Виктория Авеярд - Разрушенный трон [litres]

Чтобы набрать ванную здесь, нужно больше времени. Либо потому, что воду подают по трубам из озера внизу в городе, что я все еще не овладела искусством делать это в одиночку. Глупо звать служанок, особенно чтобы они сделали то, что я по идее должна делать без посторонней помощи. И нужно признать: тот факт, что я способна выполнить эту задачу самостоятельно, приносит мне неведомое доселе удовлетворение.

Я не тороплюсь выходить из ванной, когда вода остыла, а пузыри в пене полопались. Торопиться нет нужды. Эви скоро вернется, пытаясь скрыть, что жалеет, что не поехала с братом, а осталась здесь. Я делаю глубокий вдох, собираясь с силами. Мне придется успокаивать и утешать ее, пока она не сможет уснуть. Для человека, настолько привыкшего к физической боли, она совершенно не представляет, как справиться с эмоциональными потрясениями. Сколько бы я ни повторяла ей, что она может на меня опереться, она всегда сопротивляется – и это просто сводит меня с ума.

Я откидываю голову, позволяя волосам рассыпаться в великолепной ванне. Она гладкая, покрытая рябью камней, как русло реки, и в тусклом свете ванной комнаты вода кажется темной. Сомневаюсь, что мы сможем позволить себе что-то столь грандиозное, когда настанет пора уезжать из дворца. Нужно наслаждаться, пока есть такая возможность.

Но прежде чем я успеваю дотянуться до крана и включить горячую воду, я слышу, что в наши комнаты кто-то вошел. Дверь в гостиную с грохотом распахивается, а потом – и дверь в спальню.

Это Эванжелина – и она не одна.

«Как же это бесит».

При свидетелях с ней сложнее иметь дело. Она слишком гордая, чтобы выставлять напоказ свои недостатки.

Воздух холоднее, чем вода, и я дрожу, когда мои ноги касаются уложенного плиткой пола. Быстро схватив отделанный мехом шелковый халат, я задаюсь вопросом, позволит ли Дэвидсон оставить его себе. У меня слабость к прекрасным вещам, особенно к таким изумрудно-зеленым оттенкам.

Голоса в нашей спальне мне знакомы. Это Эви и, очевидно, мой бывший муж, Птолемус Самос. Его глубокий тембр трудно спутать с чем-то другим. Я немного расслабляюсь. У нас с ним есть кое-что общее. Кое-что, чего никто из нас не хотел. Мы не только были вынуждены заключить брак по расчету – но также и брак против наших сердец. Мы сделали все, что могли, чтобы облегчить друг другу жизнь, и за это я ему благодарна. Мой отец мог выбрать мне в мужья человека намного хуже. Я никогда не забуду, как же мне повезло.

«Повезло», – эхом отдается в голове насмешливая мысль. Другая на моем месте наверняка не увидела бы в моей жизни никакого везения. Необходимость идти против своей природы, изгнание из собственной семьи, побег в незнакомую страну, не взяв с собой ничего, кроме того, что было у меня на плечах, и имя дворянской семьи другой страны. Но я пережила все это – и более того, Эванжелина прошла через это вместе со мной. Мне повезло, что мы вместе и что я смогла избежать будущего, на которое мы были обречены.

Я выхожу из ванной, готовая стать свидетелем их ссоры. Птолемус не из тех, кто повышает голос, по крайней мере, на свою сестру, но он имеет на это полное право. Он, как и я, понимает, что она должна отречься от престола вместе с ним.

– Толли, – говорю я, приветствуя его настороженной улыбкой. Он кивает в ответ.

Оба они в грязи, на их коже расцветают новые синяки.

– Спарринг? – задумчиво говорю я, проводя пальцем по фиолетовому пятну на виске Эванжелины. – Кто победил?

– Неважно, – слишком быстро отвечает Эванжелина.

Я мягко улыбаюсь, сжимая ее плечо.

– Поздравляю, Толли.

Птолемус не злорадствует.

– Она просто жаждет взять реванш.

– Как всегда, – фыркает Эванжелина. Она садится на край нашей кровати и снимает грязные ботинки, бросая их прямо на прекрасный ковер. Я прикусываю язык. Не хочу снова ругать ее за то, что она не соблюдает чистоту.

– И что именно ты выиграл? – спрашиваю я, переводя взгляд с брата на сестру. Оба они прекрасно понимают, о чем я говорю – и неважно, сколько я буду ходить вокруг да около.

В комнате воцаряется тишина, густая, словно один из черничных пирогов Кармадона.

– Гордость, – наконец говорит Птолемус, как будто понимая, что Эванжелина будет молчать. И не признает то, с чем не может смириться. – Мне пора. Я и так опаздываю. – Даже он не может сдержать разочарование в своем голосе. – Эви, передашь мне письмо?

Эванжелина молча кивает головой в сторону гостиной. Конверт все еще лежит на столе, белый квадрат на полированном дереве. Я к нему не прикасалась. Вряд ли когда-нибудь смогла бы взять его в руки.