Юлия Пушкарева - Пути и маски [СИ]

— Значит, вы поддержите Дорелию? — быстро спросила Лаура; ей померещилось, что растерзанная мышь шевельнулась. Если так, то Дом Агерлан на стороне Правителей…

На стороне Ринцо. В таком случае ей не придётся его предавать.

«А если нет?» — спросила она себя и ужаснулась ответу. Это было хуже, чем заглянуть в бездну — в наброски чудищ из ночных кошмаров, из страшных сказок, которые ей шёпотом рассказывал Линтьель. Лаура помнила, как уютно было прижиматься к нему, глазея на огонь. Помнила, как они дышали хором, как она отражалась в его — своих — глазах. Помнила, как безошибочно угадывала, когда он заболевал или был чем-то расстроен. Как он, краснея, признался ей, что…

Но — нет, тишина. Что, если эта серая гадина может читать её мысли?…

— Я бы так не сказал, эра Алья, — одной фразой волшебник разрушил все её надежды. Словно скрепляя их крах, в доме хлопнуло окно наверху, а где-то над центром Вианты заурчал гром. — Всё несколько сложнее. Надеюсь, Вы понимаете, что я не могу посвящать Вас в планы Дома… Так или иначе, поступок Линтьеля был неосторожным и преждевременным. За подобные промахи нужно платить. Если платы не будет, — он снова коснулся сокола, — Дом возьмёт её силой. Всё очень просто.

…Очень просто, действительно. Проще не бывает.

Вот жизнь и привела Лауру к тому выбору, которого она больше всего боялась. Между братом и мужем. К единственному выбору, за которым в обоих случаях не было ничего, кроме пустоты, чёрного провала. Один из модных виантских художников успешно распродавал миниатюры с черепами — в их глазницах была такая же равнодушная чернота.

— Что я должна сделать, чтобы вы пощадили Линтьеля? — спросила Лаура, опять опуская вуаль. Шёл к концу час полуденного сна, и предгрозовая духота повисла над двориком. — Вам нужен Ринцо, ведь так?

«Не Линтьеля — меня. Тело моей души и душу тела. Зачем, глупый, зачем ты пошёл на это?…»

— Ну что Вы. Нам нужно лишь то, что у Вас получается лучше всего, — человек очаровательно улыбнулся — улыбка шла ему, делала блёклое лицо почти красивым. — Нам нужно, чтобы к празднику Велго Вы написали одну картину.

Вслед за слухом Тааль покинуло осязание, а потом — способность различать запахи и вкусы.

Всё происходило в одной и той же последовательности, как многократная болезнь. На несколько дней чувство до невыносимости обострялось, и тогда перед Тааль раскрывалось богатство Леса, которого раньше она не смела коснуться. Тогда вода в разных источниках пахла по-разному, и каждый цветок обретал свои неповторимые нотки, а едкие запахи живых существ складывались в немую какофонию. Турий пах прелым теплом, травой и совсем чуть-чуть — лошадиным потом; Гаудрун пахла дикими травами с земель севернее и ещё чем-то своим, не подвластным описанию. К их запахам Тааль быстро привыкла, но с остальными смирялась долго: пёстрая духота спирала клюв.

С другими чувствами было ещё сложнее. Ветер в полёте впивался в Тааль, как тысячи стрел кентавров; во время редких дождей (их сезон кончался — или, может, в здешних суховатых местах они всегда были ценным подарком) каждая капля была тяжёлой, будто железо; даже сидеть на плече у Турия было почти нестерпимо — лапами она ощущала, как под кожей бежит его кровь. Резко оставшись без всего этого, Тааль на какое-то время потеряла сознание — впала в тяжкую, туманную полудрёму, где ни на одной из воздушных дорог не найти себя.

Ей было очень плохо.

Границы дней и ночей стали теперь чем-то совсем не важным. Утратило смысл всё, что когда-то радовало её или вызывало надежду. Тааль смутно понимала, что рядом есть Турий и Гаудрун, что они волнуются за неё и пытаются спасти. Они превратились в невнятный поток ощущений, который менялся слишком часто, чтобы иметь самостоятельную ценность.

Тааль никогда не думала, что собственное тело имеет над ней такую власть. Это удручало.

Её перья покрылись грязью и пылью, а клюв затупился. Иногда, посреди бредовых видений, Тааль обнаруживала себя на руках у Турия — он бережно, немного прихрамывая, нёс её через Лес. Раньше её успокаивал бы равномерный топот его копыт, но теперь вместо него было лишь упругое колыхание воздуха, или проседающая земля, или мох, или жидкие травы. Тааль прятала голову под крыло, чтобы скрыться от грубой, всевластной, пожирающей жизни, что копошилась вокруг, и пыталась уловить дробный стук обственного сердца. Тогда царили тьма и тишина.