Петр Ингвин - Зимопись. Книга вторая. Как я был волком [СИ]

А вот не дождетесь. Я мужчина. У меня на попечении женщина. Мой долг — ликвидировать любые угрозы, что могут как-то повредить ей. Считаю, что новая угроза реальна. Принимаю меры.

Я кашлянул. Достаточно громко. Для стаи звук нормальный, для блаженствующей парочки — ошеломительный.

Смотрик просто отвалился за Тому, замерев в ужасе. Его лицо с закрытыми, типа спящими, глазами, ждало удара или другого выяснения отношений.

Тома испуганно ойкнула. Крепко сжав ноги, она обхватила себя руками и обернулась ко мне.

— Чапа…

— Ничего-ничего. Можете считать, что меня нет. Буду молчаливой галлюцинацией.

Я поднялся. Тело Томиного ухажера пошло мелкой дрожью. Но он мне был совершенно не нужен, я отправился туда, куда собирался.

Вне пещеры было по-предрассветному свежо. Дозорный из высокоранговых проводил меня сонным взором сначала туда, на посещаемый всеми уступ, затем обратно.

По возвращении в нашем углу обнаружилась идиллическая картинка. Голубки спали. Чуть не в метре друг от друга. Вернее, делали вид, что спят. Я лег на свое место и гордо отвернулся. Сзади настиг шепот, прямо в ухо:

— Трудно раскаиваться в приятном, как в свое время заметила Маргарита Наваррская. Прости, я не хотела тебя шокировать.

Эрудицией решила давить? Не на того напала.

— Жаль, Шекспир сейчас не в моде, — пошарив по извилинам в поисках убойной фразы, выдал я в ответ. — «И голой с другом полежать в постели — в границах добродетели нельзя?»

Ответа не последовало. Я не выдержал:

— Языком по грязной коже. Мы же не звери. Как такое может нравиться?

— Глупый вопрос, — насупилась Тома. — А дышать — нравится? Ходить — это как, нравится или нет?

— Не вижу связи.

— А я вижу. Прямую.

Немного помолчали.

— Мужики твердо усвоили: хорошая девочка должна уметь делать то же самое, что плохая, но — хорошо. А этому нужно учиться, — попыталась оправдаться Тома.

— Неправда, — твердо заявил я. — Так хорошая превращается в плохую. А по-настоящему хорошая ждет своего принца.

— Оставаясь неграмотной эмоциональной инвалидкой, глухой к чувствам. Замороженной чуркой.

— Ставишь знак равенства между хорошей девочкой и нечувствительным поленом?

— Вот еще. Хотя…

— Только попробуй сказать, что согласна.

— Я считаю, чувства даны, чтобы чувствовать.

— А кулаки, чтобы бить морды.

— Не передергивай.

— Ты первая начала.

Тома вздохнула.

— Скажи, — спросила едва слышно, — какую ты хотел бы встретить: хорошую или умелую?

— Любящую и верную.

— Это само собой, кто же спорит?

— Ты, — упрямым ослом выдавил я.

— Думаешь, умелая не сможет быть верной?

— Думаю, любящая всегда сможет стать настолько умелой, как захочет ее принц.

— Идеалист, — буркнула Тома.

— Наивная дурочка, — припечатал я.

— Принц не дровосек, ему бревно не нужно.

— Дровосеку тоже нужно не бревно. А принцу нужна принцесса. Которой он гордился бы. Которую хочется вознести на пьедестал…

— И там оставить, подыскав себе другую, что с ума сведет своими умениями.

— Любые умения приходят с опытом…

— Именно!

— …который влюбленные обретают вместе.

— Ррр! — сонно рыкнул кто-то неподалеку, услышав неправильные звуки.

Мы затихли.

Если люди долго спорят — значит, то, о чем спорят, неясно для них самих, заметил кто-то из очень умных. А еще — будто затянувшаяся дискуссия означает, что обе стороны неправы. Остановимся на этой мысли. Пусть каждый считает, что прав именно он. Это лучше, чем драка.

На Тому плохо влияла обстановка. Слишком много всего перед глазами — не совсем человеческого. Не так уж много отделяет человека от зверя. Нужно ли откидывать последнее?

Как объяснить девушке, что нужно держаться? Что любовь со зверем — не любовь. Что любовь — это вообще не то, что она думает. Не то, чем наполнил это слово двадцать первый век.

Тома вновь открыла глаза. Серьезный взгляд уперся мне в переносицу. Лицо приблизилось вплотную.

— Знаешь, есть один очень старый, но очень известный фильм. Приглашенный искуситель поднимает замужнюю, но неопытную молодую героиню до открытия себя как женщины. Через боль и страх возносит ее, слепым котенком тыкавшуюся носом во все двери с неприятностями, до Гималаев чувственности.

— Искуситель — страшный такой старикан, в костюме при тропической жаре?

Фильм, о котором она говорила, действительно очень старый, но романтически-эротическую песню оттуда до сих пор крутят радиостанции. После просмотра фильма кто-то плюется сразу, кто-то потом, когда вырастет. Три поколения расставили по местам правду и желание казаться правдой.