Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

Гуммин кривил улочки; как листву, рассыпал по тротуарам пешеходов, напирал домами, но скоро сдался, лопнул широкой площадью с помостами у городской стены и проломом между двух башенок.

Северные ворота. Ленивый зевок стражника. Сарвиссиан подстегнул лошадей.

— Так ты мастер, значит? — спросил он.

Они разминулись с телегами, на которых в низких клетках на продажу везли свиней. За телегами торопился десяток путников. Эльге захотелось вдруг остановить время — она поразилась сосредоточенному движению, скупому напряжению лиц, угрюмой усталости ссутуленных плеч.

Набить бы букет.

— Да, — кивнула она Сарвиссиану, отклоняясь и ныряя в фургон за доской, — я мастер. Начинающий.

— У меня младший тоже, — со вздохом сказал извозчик. — Ушел в железные мастера. Говорят, где-то в Кратине их учат.

Вырвавшаяся из тесной городской застройки дорога разродилась ответвлениями-ручейками.

— В Амин же едем? — уточнил Сарвиссиан.

— Да.

— Тогда нам налево.

Лошадки повернули, следуя его понуканию и управлению с вожжами. Мимо поплыло прозрачное редколесье. Эльга рассыпала листья по доске, быстро собирая узор.

— Это мастерство твое? — спросил Сарвиссиан, косясь.

— Да, я — мастер листьев, — сказала Эльга.

— Никогда такого не видел.

Эльга набила желтый песок дороги, телегу со свиньями, легким, голубоватым ивовым листом наметила небо.

— Здорово, — сказал Сарвиссиан.

— Еще не закончено.

— То есть, просто делаешь картины из листьев?

Эльга улыбнулась.

— Однажды мастер так вызвала дождь.

— Погоди-погоди, — Сарвиссиан даже лошадок остановил. — Это правда что ли? Ты же про Дивий Камень, да?

— Ага.

— О-о! — В голосе извозчика засквозило уважение. — А у нас гадали, выдумки или нет. Лилея да Грачиха соседская день языками чесали.

Он щелкнул вожжами, и лошадки послушно продолжили путь. На букете тем временем появились путники в темных — тополь и живица — дорожных плащах, но стремительного, беспокойного движения Эльге передать так и не удалось.

— Я еще мало что умею, — сказала она, — вот мастер Мару…

Ноготь легко распорол букет. Брызнули ломкие цветные осколки, посыпались вниз, на подножку, на ухабистую лесную дорогу. Несколько взмахов руки — и от лиственного пейзажа не осталось и следа, одни углы — правый верхний, ивовый, нижний левый, бузинный.

— Ну вот, — огорчился Сарвиссиан. — Хорошая картинка была, госпожа мастер. Чего ж сразу-то?

— Извините, — сказала Эльга.

— Дали б мне, я б в избе повесил.

— Она пустая, быстро облетела бы.

— А не пустые какие?

— От которых сердце просыпается. Или ты понимаешь что-то. О себе.

— Хитро.

Эльга очистила доску окончательно.

— Это не хитрость, это мастерство.

— А мне можно, — спросил Сарвиссиан, покряхтев, — ну, такую вот картинку?

— Для чего?

— Ну, как… Для души.

— Любоваться?

— Можно и любоваться.

— Я подумаю, — сказала Эльга.

Лес, густея, плыл мимо. Иногда елки подступали совсем близко к усеянным хвоей, рыжим колеям, и колючие лапы обмахивали фургону бока и крышу. От одной ветки с хищным пучком коричнево-зеленых игл на конце Эльге пришлось даже увернуться. Потом стало просторней, ельник слева отступил, выдавив к дороге несколько домов, обнесенных общей оградой. За домами, впритык к лесу, желтел куцый пшеничный пятачок. Носились дети и цыплята, в луже под репейником лежала с выводком свинья.

— Остановимся? — спросил Сарвиссиан.

— Только ж выехали, — сказала Эльга.

— Ну, перекусим, не успел с утра, — сказал Сарвиссиан. — А потом сразу до старой смотровой шиги — без остановок.

— Хорошо.

В сердце Сарвиссиана набухали розовые и ромашковые лепестки.

Эльга улыбнулась про себя — все насквозь видно, ничего утаить нельзя. Ни любви, ни ожидания встречи.

Пальцы сами потянулись к листьям.

Фыр-р-рс! — первый отряд занозил доску, наметил узор. Чуть-чуть подвинуть кривицу, расправить ромашковую головку. Фыр-рс! Вторая горсть упала, оформляя предмет чувств извозчика. Женщина. Крупная. Смешливая.

С ребенком.

И править нечего. Все серьезно. Все само. Просто и там, и там люди обжегшиеся. Осторожничают. Подтолкнуть друг к другу?

Эльга задумалась. Пальцы сновали безостановочно.

Фургон въехал в открытые, сложенные из оглобель ворота. Мальчишка лет десяти выбежал из ближней избы, бросился к лошадям.

— Здравствуйте, дядя Сарви.

— Здравствуй, Хаюм, — ответил ему Сарвиссиан.