Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

Протянув руку, Эльга окунула мох прямо в растопленный жир.

— Хэй! — воскликнул мальчишка.

Но, скорее, удивленно, чем предостерегающе.

Мох рассыпался по доске, и из-под пальцев появились белые волосы, изрезанное морщинами длинное лицо. С новыми веточками оформились сизые щелки глаз, проросла щетина, неряшливые седые усы пробились над губой.

Эльга остановила руку. Не то. Совсем не то. То есть, все правильно, но… не правильно.

— Номпына, — с усмешкой вдруг произнес старик.

Эльга закусила губу.

Старейшина кутался в дым, как в плащ или в шубу. Как в малахай. Что там, под малахаем, и не разберешь. То-то он пыхтит, прячется. Хитрит. Сидит, окуривает себя. Понятно, потому и букет кажется неправильным. Другой узор хоронится под первым слоем. Другой.

Эльга наклонила голову.

Сколько она сидела так, замерев, она не смогла бы сказать. Возможно, всего лишь вдох-выдох. А может и несколько часов.

Но уловив в дыму золотистый всплеск второго слоя, Эльга его уже не отпустила. Расшелушила, освободила, залюбовалась. Ах, хитрец старик! Пальцы — туп-топ-топ — заработали снова, веточка к веточке, чешуйка к чешуйке, здесь глаз, здесь рот, здесь рука, здесь малахай, подоткнут, сбит в складки-волны, и малахай, и моховое море одновременно.

— Все.

Эльга протянула букет старику, другой рукой сдергивая повязку.

Плыли вверх косицы дыма, шуровали лопатками девушки, гоняя обжаренные кишки по сковороде. Мальчишка костяным гребнем расчесывал деду волосы. Старик же держал дощечку так, что лица его видно Эльге не было.

— Эттама? — произнес он.

— Что это? — перевел мальчишка.

— Вы, — сказала Эльга.

— Ня?

Старик повернул дощечку букетом к Эльге. Из узоров сизого, белого и серого мха на дереве прорастал ребенок нескольких месяцев отроду. В одном кулачке его была зажата длинная костяная трубка, в другом — оленьи рога. В широко раскрытых глазах отражался дым, струйками уходящий сквозь верхушку чолома.

На седого, морщинистого старейшину ребенок никак не походил. Впрочем, стоило взглянуть внимательней…

— Вы, — улыбнулась Эльга.

— Ня? — повторил старик.

Он снова, приопустив, повернул букет к себе. Несколько мгновений брови его сдвигались друг к другу, не предвещая ничего хорошего, челюсть ходила из стороны в сторону, а желтые зубы перетирали мундштук. Мальчишка, расчесав дедовы волосы, собрал их на затылке и зафиксировал гребнем.

— Ня…

Старик вдруг закачал головой, затрясся и рассыпался мелким смехом, показывая на Эльгу трубкой.

— Номпына, номпына.

Рассмеялся, захлопал в ладоши мальчишка. Девушки, кланяясь, нырнули лицами к огню. Едва о сковороду не побились.

— Номпына!

Из вороха зашевелившихся шкур у стенки неожиданно для Эльги выбралась косматая женщина в меховом малахае и набросилась на старика с кулаками. Старик отворачивался, высоко отставляя букет, а женщина, войдя в раж, принялась бодать его лбом.

— Эстава хэнья ухома, кэнык ыссам!

— Жена, — пояснил мальчишка. — Ругается.

— Чу! — приговаривал старик, хихикая. — Чу!

Он был совсем как ребенок. Впрочем, внутри он и был ребенком, будто каждый день заново открывающим мир, любовь, свет. Удивительный старик!

— Усь! — сказал он жене, которая задумала, видимо, его повалить, потому что перехватила поперек туловища. — Номпына ахья.

— Номпына?

Женщина, будто только что заметив, повернула к Эльге немолодое, морщинистое лицо и, расцепив руки, недоверчиво сощурилась.

— Йоккынха, — поклонилась Эльга.

Женщина издала горловой звук, будто проглотила залетевшую мошку.

— Йоккымха, — поправила она.

— Номпына тывэй нья, — подсунул букет ей старик.

— О, — сказала женщина.

Потом пихнула хихикающего мужа локтем, села удобней, расправила складки малахая, размотала бусы на шее и поправила волосы.

— Тывэй нья!

Всему Ольлохою Эльга набила букеты из мха и северной голубели. Но и листья пригодились — полукровок было много. Торонгаи охотно принимали в своих чоломах людей Края и, кажется, даже поощряли мимолетные связи своих жен и дочерей с заезжими. Поэтому на букетах нет-нет и пробивалась ольха, а за ней — липа, а за ней — береза. Много всего!

Старейшина подарил ей свою костяную трубку, и она оказалась сродни печати на запястье. Любой чолом для Эльги теперь был открыт, в каждом почитали посадить ее ближе к очагу и накормить рыбой, мясом или ягодами. Сарвиссиана считали ее мужем, как ни уверяли хозяев в обратном.