Андрей Кокоулин - Мастер осенних листьев

— Просто ушли?

Сарвиссиан вздохнул.

— Ну, не просто, конечно. Были обстоятельства. У меня помоложе, считай, и головы-то не было. Что там росло вместо головы — это к Кияну-воину. Схватился я с помощником баркатона, капитана барка, значит, кто кого слушать должен. Он парень туповатый, а я вовсю себя умным числил, думал про себя, что где-то недалеко от самого баркатона стою по морскому и навигацкому мастерству. Слово за слово, потом у него — нож, у меня — нож.

Извозчик хмыкнул, вспоминая.

— Вышибли меня на берег, в общем, чтобы земля голову поправила.

— И поправила?

— Жизнь поправила. Пришлось наняться в караван охранником. Тогда-то я и в Иб-Холман сходил, и в калифате Иссой-Кала побывал, и на муаммазов насмотрелся. Тоже, знаешь, оказывается, мастерство.

— Мастерство?

— Ага. Когда муаммазов много — это называется диван. И вот сидят они целым диваном перед калифом и, значит, обсуждают, как жить дальше, с кем дружить, против кого воевать, разбирают разные текущие дела, судебные, наследственные, династические, щекотливые, большей частью. Калиф их слушает и потом по каждому случаю выносит свое решение. Тот, чьи доводы показались ему наиболее разумными, получает временное звание великого муаммаза. То есть, мудреца. А мастерство их состоит в том, что словами они могут кого угодно убедить в чём угодно, в том, например, что небо — это земля, а земля — небо. Муаммазы даже соревнуются так, выступая перед толпой. Один говорит, говорит, потом приказывает: поднимите все правую ногу. И считают, сколько людей подчинились. Потом другой говорит и тоже приказывает: поднимите левую ногу. Опять считают, выявляют победителя.

Сарвиссиан умолк.

— Чудно, — сказала Эльга.

Извозчик фыркнул.

— Говорят, когда калиф посылал муаммазов воевать, противник сдавался им в плен уже на сорока шагах. Потому что где-то на таком расстоянии срабатывало их словесное мастерство. Но это, конечно, если у вражеских воинов не было затычек для ушей.

Эльга рассмеялась.

Фургон все катил на север, и скоро тучи приблизились, наползли, превращая пространство под ними в зыбкий, ветреный мир.

— Сейчас, пожалуй, утонем, — сказал Сарвиссиан, щупая накидку за пологом.

— Может, остановимся тогда?

— Так голое место.

Сверкнула молния. Глице заржала, нервничая. Ветер ударил в борт фургона и понесся дальше, тревожа моховые кочки.

— Вы заберитесь внутрь, госпожа мастер, — посоветовал Сарвиссиан, просовывая по очереди руки в короткие рукава. — Чего мокнуть-то?

Эльга потянула сак.

— Вы что? Такая красота!

Дождь надвигался из темноты серебристо-серой, подсвеченной вспышками молний стеной. Но если смотреть во все глаза, то можно заметить, что стена вовсе не стена, а войско, и оно несется, охватывая тебя справа и слева конными небесными отрядами, и где-то атакующие уже вырвались вперед, выбивая копьями шелестящие звуки из земли.

Мы идем, идем!

И можно распахнуть руки с пустой доской этому войску навстречу, и зажмуриться, и принять удар из ветра и дождя, отдавая себя на растерзание стихии. Слышите? Тум-тум-тум. Топ-топ. Так пальцы бегут по дереву. Стремительный, чуткий, рассыпчатый бег. А это? Ш-шыр-ши-ши. Это шепот складывающегося узора. Вы поняли? Я, Эльга, мокнущая, но счастливая Эльга, в этом узоре присутствую тоже. Природа вложила меня в простор северной земли.

Любуйтесь букетом!

— Госпожа мастер!

— Что? — обернулась Эльга с подножки, смахнув капли со лба.

Чуть не упав, она вовремя схватилась за фургонную дугу. Ветер трепал ткань, в темноте, подсвеченной посверками молний, во все стороны летели брызги. Текло, текло так, что, казалось, открой рот — тут же и захлебнешься. Ах, смешно! Эльга выставила ладонь дождю.

— Не чудите, госпожа мастер, — произнес Сарвиссиан. — Вот треснет Киян-воин копьем по темечку…

— Не треснет!

— Откуда вам знать?

— Я в букете, дядя Сарви!

— И что?

— Куда ж я из него денусь? Я здесь!

Нет, будь дождь чуть потише, Эльга, не утерпев, слетела бы с фургона и побежала по моховым кочкам рядом. С коленцами и хохотом, не разбирая дороги. Плясунья, как она есть! Капли, будто пальцы, касались лица. Что-то меняют в ней? Поправляют на лету? Рисуй, рисуй меня, дождь! Какую есть.

— Ф-фу!

Эльга плюхнулась на сиденье рядом с Сарвиссианом и стала выжимать подол платья.

Дождевые тучи ползли себе дальше на юг, низко опуская белесые сосцы ливня, но над фургоном сеяло уже мелко, а в пустоши впереди неуверенно возвращались краски. То один, то другой солнечный луч пробивался сквозь редеющую пелену, похожую на вытертый малахай, и мох взрывался искристым сиянием.