Александра Бракен - Странник

Безусловно, тебе доверен неслыханный дар. Чем отчаиваться, лучше подумай над тем, что это придумала я, что ты был испытан, сердце твое измерено и найдено пригодным закончить эту древнюю историю. Копии старшей астролябии, если поглотить их силу, продлевают жизнь на сотни лет. Однако мой брат искал Старшую ради ее первобытной силы, ради способности, которой ты теперь обладаешь. Получи он ее, все уже покрылось бы пеплом, и лишь несколько избранных дожили бы до воплощения его мечты о новом рождении мира. С ним, разумеется, в качестве бога. Эго, зверушка, ничего больше, чесслово.

– Чесслово , – повторил Николас, чувствуя, как бьется пульс в его жилах. Холл не сводил с него глаз, пока он читал, но он не мог собраться с духом произнести все это вслух.

Лишь тот достоин такой способности, кто отвергает все, чего жаждет, перед лицом смерти и опустошения, чтобы защитить жизни многих от бесконечной распри. Я рукоплещу твоему благородству, столь редкому и внушительному, столь ценному в мире, что так долго и натужно старался обездолить тебя. Как бы ты ни выбрал использовать свой дар, можешь утешаться тем, что он умрет вместе с тобой. Ты будешь жить долго, но не станешь неуязвимым к ранениям или другим причинам неестественной смерти. Несомненно, чудесное ограничение, если вдруг решишь бороздить столетия. Или, может, разыскивать одну девушку? На этот случай у меня в коллекции есть кое-что полезное. И, возможно, я буду в настроении поторговаться.

Короткое письмо заканчивалось: « Как и всегда благодарю, что пришел. С нетерпением жду новой встречи ».

Не говоря ни слова, Николас протянул письмо Холлу, который проглотил его содержание с лицом человека, намеренно пьющего кислое молоко. С каждой строчкой его брови ползли все выше.

В сознании Николаса кружил водоворот из тех, что грозили утянуть его на дно и утопить навсегда. Все это оказалось игрой между мужчиной и женщиной – между членами одной семьи. Никто, кроме Белладонны и Древнего, не имели на руках всех карт, правда была рассеяна среди поколений, ожидая кого-то, кто соберет ее воедино. Он видел тысячи лучей света, соединявших жизнь одного путешественника и другого, они словно бы протягивались от него во все стороны.

Теперь, когда все тайны и противоречия раскрылись, он понял и истоки грандиозного плана Роуз: она знала – наверняка знала, – что тот, кто уничтожит астролябию, обречен приобрести ее силу. Вот почему она дала утащить Этту в прошлое, почему не уничтожила астролябию, а лишь спрятала, чтобы Этта ее нашла. Сердце Роуз знало лишь одного человека, достойного такой власти: ее ангельскую дочь.

Холл откинулся в кресле, присвистнув. Долгое время они просто глядели друг на друга, не обращая внимания на корабельный колокол, объявлявший следующую вахту.

– С того самого мгновения, когда пересеклись наши жизни, Николас, – негромко начал Холл, – я знал, что твоя в итоге выведет на дорогу, по которой я не смогу за тобой последовать. Ты шел ею многие годы, даже не подозревая об этом. Скажи мне, помимо спасения остальных, если бы ты знал, что это не изменит шкалу времени до неузнаваемости, если бы выпустил себя из тюрьмы добра и зла, что бы ты сделал? Нет, не спорь сам с собой. Просто скажи мне.

– Я бы спас свою мать, купил ей свободу, обеспечил ей безбедную жизнь, – без колебаний ответил Николас. – Но это невозможно. Я не могу рисковать, вдруг это изменит время.

– Невозможно, – согласился Холл, протягивая ему руку. Глаза его светились, слова лились с силой и могуществом реки, которую слишком долго пытались сдержать плотиной. – Но завтра ты покинешь этот корабль. Отправишься на пять лет в прошлое, где нашел – найдешь – меня в Норфолке, возьмешь с меня страшную клятву хранить эту адову тайну, а потом, мой мальчик, мы именно так и поступим!

Дебют Этты как солистки состоялся спустя многие месяцы после того, как она развеяла мечту о нем по ветру, предоставив другим ловить ее в небе.

– Ты будешь великолепна. Не волнуйся!

Этта кинула быстрый взгляд на Габриэлу. Они стояли за кулисами, слушая, как выступающий перед ними оркестр – средняя группа – легко скользит по вариациям Четвертой симфонии Мендельсона – «Итальянской», как ее часто называют. Они играли только две первых части, даруя Этте около четырнадцати минут на то, чтобы унять нервы и решить: в самом ли деле ей нужно, чтобы ее вырвало, или все, как обычно, пройдет само, едва она окажется на сцене.