Владислав Чупрасов: Дом на улице Нетинебудет

— Эй, парень, не знаешь, почем билет на поезд до Неверлэнда? — совершенно трезвым голосом обратился по мне этот тип. Обдолбанный или сам дурь толкает?

— Я таким не интересуюсь, — сухо отрезал я.

— Не узнаешь меня? — уточнил мужик и увел у меня из-под руки бутылку. — Считай, что принес ее в жертву богам.

— Кому? — тупо переспросил я. Мужик как будто задумался, наливая себе изрядную порцию в стакан, подсунутый любезным официантом-предателем.

— Не знаешь, Тор в завязке или как? Я пожал плечами. В последнем фильме квасил как надо и добавки просил.

— А что?

— А то. Если в завязке, значит не ему, — вроде как логично ответил мужик и осушил стакан. Любопытство пересилило здравый смысл. А может, пьяная беседа — это то, что нужно? Тем более, что Ротмистр все равно куда-то сгинул.

— Почему я должен вас узнать?

— Потому что мы знакомы, — спокойно ответил бродяга. — Я Мумр, ты Джейми. О, извини, ты уже большой. Джеймс Нильс. И у тебя, кстати, проблемы, как я знаю. Я развел руками.

— Я уже догадался, что у меня проблемы. Уже дважды слышал. Но никто не может сказать, что с этим делать. А ты, Мумр?

— Как что? — Мумр выложил на стойку купюру, похожую на старую германскую марку и поднялся. — Путешествовать. Мы вместе вышли из бара. Путешествовать. Ну охуеть теперь, это именно то, чего мне не хватало.

— Пойдешь? Я посмотрел на часы, как будто спешил домой. Нет, не спешил.

Никуда уже не спешил. И даже если этот парень предлагает мне наркотический трип в страну волшебства и детства Нетинебудет, то и хрен с ним. Я кивнул. Мы еще немного прошлись, свернули в парк и еще какое-то время шли по мощеной дорожке между кустов. Камни не были желтыми, отливали синевой и вряд ли могли привести меня в Страну Оз, но чем черт не шутит. Вдруг я подумал, что мертвый немецкий друг деда мне бы здесь совсем не помешал. Так, для уверенности.

— Ну что, готов путешествовать? — еще раз уточнил Мумр. — Смену белья, носки, кэш взял? Я поморщился. Издевается, что ли? Мумр махнул рукой вперед. Дорожка была очень плохо освещена, но один из редких фонарей отдавал в красноту, заливая небольшой участок багрянцем.

— Пошли. Мумр первым шагнул под свет красного фонаря и тут же пропал. Я не очень удивился (а чего удивляться, если ты и так тронулся умом?) и направился следом. Мне пришлось пройти весь красный участок тропинки, прежде чем я снова увидел стоящего поодаль бродягу.

1918

Андреасу в какой-то момент стало интересно: кто видит больше смертей, санитары или солдаты? Он так не смог решить, потому что спрашивать было стыдно и глупо, а сам он ответить не мог. Хотя сам он был и солдатом, и санитаром. К тому моменту, как эта мысль в первый раз пришла ему в голову, от штыка Андреаса уже умирали люди.

И на его руках умирали люди, когда он пальцами стискивал расползающиеся от крови бинты. После того как к нему вернулось зрение, ему предложили остаться в госпитале. Снова начали ходить слухи о близком конце войны, а раненых становилось все больше. Переезжая с места на место, госпиталь оставлял за собой шлейф из смертей: сотни, тысячи безымянных и поименованных солдат покоились во французской и бельгийской земле. Когда утром четверга раненых начали выгружать из машин, а мертвых складывать на земле, Андреас понял, что слышит их — всех и каждого.

Голоса звучали отовсюду: сверху, снизу, днем и ночью. Много было обиженных голосов, плачущих, надрывных, совсем молодых. Но были и те, кто гордились своей смертью — смертью на фронте. Когда Андреас впервые их услышал, он подумал, что спятил. Что газ не только подействовал на глаза, но и уничтожил мозг. Ему было бы так проще. Это дало бы хоть какое-то объяснение всему тому, что происходило.

— Нет, парень, ты в своем уме, — сказал ему немецкий офицер в чине лейтенанта, убитый в районе реки Сомма. Он выглядел немного грязным, но зато целым. И только в груди сидела пуля. На его мундире расцветал алый мак. Это не утешило Андреаса. Он забился в угол кабинета, на полу которого были свалены его вещи, и сидел на свернутом матрасе, держась за голову и раскачиваясь.

— Этого просто не может быть, — бормотал он. Голоса не отступали. Наоборот, их как будто стало больше. Только голоса, звуки, шепот и всхлипы, никаких образов. Один немецкий лейтенант шагал по квартире, с интересом разглядывая захламленный стол и пытаясь ухватить предметы, расставленные на нем.

— Ничего не трогай, — вдруг отвлекся Андреас. Лейтенант смерил его презрительным взглядом и выразительно ухватился за чернильницу. Его рука в перчатке прошла насквозь.