Владислав Чупрасов: Orchid Vita

Все к тому и шло с самого начала. Мой конфликт с фон Дуцем вызревал долго и мучительно, чтобы в один прекрасный момент разразиться первостатейнейшим скандальцем, в котором я, можно сказать, даже не принимал участие. Меня не удосужились пригласить на педсовет «по делу». Общим решением было постановлено: мои воззрения негативно влияют на рабочий процесс, что автоматически исключает меня из списка людей, которые могут заниматься научной деятельностью. Ну, не больно-то и хотелось. Словом, мне в кабинет торжественно принесли бумагу на подпись — как я и ожидал, это бланк увольнения по собственному желанию.

Траурно-возвышенная процессия, посланная ректором Академии, начиналась победно ухмыляющимся фон Дуцем, и заканчивалась уборщицей, невзлюбившей меня за привычку складывать ноги на кафедру, когда этого никто не видит. Никто, конечно, не видит, но смачные следы дорожной пыли оттирать приходилось именно ей, а уж вывести причинно-следственную связь между следами, появляющимися после моих пар, и моим довольным лицом не было сложным даже для нее. Я с дьявольской улыбкой принял бумагу, прочитал ее, и еще шире растянул губы в улыбке. Победивший фон Дуц поспешил удалиться вместе со своими приспешниками, пока меня не разорвало от непонятного ему довольства. А я, в общем-то, и не был особенно доволен, просто знал, насколько сильно его раздражает все то, чего он не может понять. И сейчас, к примеру, он никак не мог понять, почему я не разозлился, не принялся топать ногами и рвать на кусочки бланк — и тогда, видимо, можно было бы меня уволить уже без собственного желания. Иногда мне казалось, что я понимаю планы своего начальства еще до того, как они появятся в лысых и седых головах. Это не было слишком уж полезно лично для меня, но позволяло выходить сухим из воды, оставляя позади себя барахтающихся проректоров. Да, наверное, за это тоже меня не любили. Я покрутил часами на толстой цепи, глянул на время, и снова убрал их в карман. До конца пары оставался час. Завтра меня на работу уже не ждали (если я, конечно, подпишу бумаги прямо сейчас), так что можно было начать собираться. А что у меня здесь? Книги, бумаги. Все отлично умещается в одну коробку. А все, что осталось, можно попросить кого-нибудь потом занести ко мне домой. Конечно, ситуация эта меня не радовала, но так как была совершенно ожидаема, не очень-то расстроила. Даже фон Дуц, сумевший выжить меня с моего места, как-то разом перестал раздражать. Я уйду, допустим. И пусть кому-то от этого станет легче. Я поднялся из-за стола, скинул последние скрепки в коробку, подхватил ее и вышел в коридор. Скоро должна была начаться последняя пара, и мне обязательно нужно было успеть. Нужная мне аудитория в левом крыле была самой крайней, поэтому я успел. Постучал деликатно в прикрытую дверь, распахнул ее и вошел.

Студенты, наслаждаясь законной переменой, не сразу меня заметили. Я постучал по столу в первом ряду, привлекая к себе внимание.

— Коллеги, — «коллеги» тут же испуганно заозирались и послезали со столов. — Я должен сообщить вам, что до конца семестра доцент фон Дуц не будет читать вам курс «Компаративистики во внутренней политике зарубежных стран», а поскольку замены ему нет, у вас образуется окно, поздравляю. Раздались бурные аплодисменты, и я усмехнулся.

— Кстати, вторая группа. Я увольняюсь, наши семинары отменяются, оценки, которые есть сейчас, сразу пойдут в диплом. Теперь я чувствовал, что меня ненавидят. Отличник по фамилии Фейн выглянул из-за моей коробки, которую я водрузил на стол, чтобы не держать на руках, и ошарашено округлил глаза.

— Но как же мой диплом у вас, сэр? Я перевел на него взгляд, будто бы пытаясь припомнить.

— Ваш диплом давно одобрен и ждет защиты. Мое отсутствие означает лишь, что вы не станете его переписывать в сто тринадцатый раз, Фейн. Всего доброго, коллеги. Я ухватился за свою коробку и вышел. Студенты бросились обсуждать новости, когда за мной еще не успела открыться дверь. А у меня осталось еще одно дело. Я вернулся на кафедру военной истории, сунулся в библиотеку, принялся снимать с полок книги и перебирать их. В книгах мы обычно прятали бумаги, нужные и не очень, и у каждого была своя полка. Моя совершенно опустела, а вот дуцева начинала пустеть только сейчас. Я повертел в руках дарственную на средство передвижения, подумал немного, можно ли из этого извлечь хоть какую-то пользу, не придумал, но свернул и спрятал в карман.