Олег Тарутин - К несчастью, только ты...

В пустоте проема возникла человеческая фигура, неясно очерченная в вихревом мельтешений зеленовато-золотистых клякс и зигзагов.

Затем пляска постепенно замедлилась…

В проеме была зима. Стояли сугробы в сиреневых пятнах теней, и видны были какие-то развалины и одинокое дерево сбоку. И падал снег, и снег падал на девочку, что стояла в проеме почти вплотную к ним, к Глаголеву.

Закутанная в огромную шаль, девочка во все глаза смотрела на них, на него. Огромные, в пол-лица глазищи: из-за снега, из-под нависающей шали, из-под лохматого козырька шапки. Девочка протянула к ним руки в рукавичках и уронила руки, и рукавичек не стало видно за срезом проема. Богиня торопливо повела раструбом. Теперь девочка была видна-во весь рост: в долгополом пальто и в валенках. Она все время переступала с ноги на ногу, и понятно было, в самое сердце понятно, что это из-за холода, что там у нее мороз, что холодно ей. И еще было в самое сердце понятно, что…

— Пространственно-временное сближение, — пояснила Глаголеву одна из них (Конта?). — Там, — она указала рукой на проем, за темпоральным барьером седьмое января тысяча девятьсот сорок второго года в этом городе. Там голод. Этот ребенок голоден.

— Да, да!

— Этот ребенок голодает давно, посмотрите, Иван…

— Это блокадница! Это блокадница! Там блокада! — Глаголев непроизвольно схватил Конту за руку и вскрикнул от неожиданной боли. Он удивленно глянул на свою ладонь.

Она горела, как от ожога, всю руку кололо и подергивало.

— Это хроноскафандр, Иван, — Конта передернулась, как от боли, глянув в лицо Глаголева. — Он невидим. Мы запамятовали о том вас предуведомить! Не нужно больше так делать.

— Вообще не нужно спешить, Иван, — досадливо проговорила вторая девушка. — Вам не следует делать ничего несогласованного с нами, неожиданного для нас. То, что все происходящее, — она жестом указала на Конту к на девочку в блокадном проеме, — что все это неожиданно для вас… как это… нервозно и устрашает вас, я прекрасно понимаю. Это только моя кланта способна думать, что встреча с хроннавтом не вызовет у прошложителя ничего, кроме легкого удивления. Выслушайте нас, Иван, узнайте необходимое, чтобы начать действовать. Постарайтесь понять нас как можно быстрее, ибо времени у нас очень мало.

…Что она говорит, о чем говорит? Глаголев забыл уже о своей руке, обо всем, что предшествовало появлению ребенка на экране, забыл.

Он неотрывно смотрел на замерзшую голодную девочку. Сейчас вот мерзнущую, сейчас голодную, вот сейчас, сию минуту, в двух шагах от него.

— А она… — хрипло начал он.

— Она вас не видит, Иван, — словно поняв его мысль, быстро сказала одна из богинь. — Ребенок сквозь темпоральный барьер может видеть только нас, поскольку мы обе — в хроноскафандрах…

Глаголев мельком оглянулся на них. Нет, девочка смотрела не туда, нет. Взгляд ее был устремлен на его ноги, под ноги. Она смотрела на тот самый брошенный, изгаженный ханыгами каравай. Тот, с окурками… Холодный пот прошиб Глаголева. Боясь поверить очевидному, он снова проследил направление ее взгляда, с исказившимся лицом повернулся к девушкам.

— Да, да, — торопливо закивала одна, возможно, она видит хлеб, потому что эту вечную субстанцию темпоральный барьер…

— Да поди ты! — заорал взбешенный Глаголев кому-то из них. — С твоими объяснениями!

Стремительно наклонившись, он схватил окаменевший этот каравай, шагнул к проему: передать!

— Стоять! — резкий, властный крик резанул Глаголеву уши, заставил остановиться. — Стоять! Сожжет!

— Было бы хуже, чем тогда, когда вы тронули мое плечо, — спокойно сказала Конта. — Да и все равно это бесполезно. Дайте-ка. Смотрите.

Она осторожно взяла каравай из Ванечкиных рук, шагнула к проему и протянула хлеб девочке. Губы ребенка зашевелились, сложились в улыбку, и руки в рукавичках потянулись навстречу караваю. И тут же раздался легкий треск, зеленоватые змейки побежали по рукам Конты, и хлеб исчез. Не было его ни в ладонях богини, ни в девочкиных руках.

Глаголев вскрикнул.

— Бесконтейнерная передача невозможна, Иван, — спокойно и сурово прокомментировала Смоляна. — Хлеб бессилен преодолеть темпоральный барьер. Он дематериализуется.

Девочка провела рукавичками по щекам и низко опустила голову, закутанную шалью. Неужели она заплакала?

— И тем не менее пересыл хлеба на относительно малые временные расстояния возможен… — объясняла Смоляна.

— Девочки… Дорогие… — с трудом проговорил. Глаголев. — Можно ее накормить? Что можно сделать? Вы можете, девочки? Я сам — что могу?