Олег Тарутин - К несчастью, только ты...

— Эмансипешки, так их! — говорили мужики. — Повезло в жизни дуре (прости, Ванечка!), да ей бы ноги ему мыть! Ладно, молчу… Да не о том я, Левка, что человек он золотой, что приборист, каких нету! Это нам знать, не о том речь! Ты на него на самого глянь: волчина матерый! Да встань, Иван, разверни плечи! Ладно, молчу… Есть же дурищи на белом свете!

— Ну ладно, эмансипешки, — говорили они. — Что с ней потом будет-жалеть не приходится. А вот она сейчас в квартире художника своего облизывает, а Ванечка — на улице. Это как?

— Разберусь! — махал рукою Ванечка.

— Да уж ты разберешься, — повторяли его жест приятели. — Хлопнул дверью и конец! Да ей, этой… Ладно, молчу. Ей только этого и надо! Думаешь, совесть полмеет, квартиру разменяет? Жди! Будут они там лакать кофе всей своей малиной и не подавятся! С чем же, братцы, Глаголев наш при таком раскладе остается? Что он-то имеет, а? Вьючный ящик да баул с полевой одеждой. Палатка, правда, есть, только вот где ее поставить?

— Разберусь, — обещал Ванечка, — не пропаду, коллеги! Давайте-ка лучше… — И заводил лихую песню, перебивая мрачный настрой компании, перебивая свою тоску и, что там греха таить, — растерянность.

Дважды после таких пароходных встреч возвращался Глаголев на свой «запасной аэродром» не в лучшей форме. Он почему-то очень стеснялся представать перед Верой в таком виде («Эка невидаль!» — смеялась она) и проклинал себя за то, что опять не позвонил ей, не предупредил о возможной ночевке в другом месте. Вера строго-настрого внушила ему, чтобы он непременно в таких случаях уведомлял ее. Слово взяла. Вот вчера он ее предупредил: остаюсь на пароходе, спи, не волнуйся…

…Интересные отношения сложились у Глаголева с Верой Олонцовоп, медицинской сестрой двадцати шести лет. Познакомились они два года назад в Иркутске, куда Глаголев угодил в командировку, а она по туристской путевке. В гостиничном холле Глаголев, конечно, обратил внимание на нее: красивую, модно одетую, хохочущую в компании туристов. Ну обратил и обратил, а о знакомстве с ней и не подумал, — с чего бы? Знакомство состоялось по инициативе Веры. Сначала Глаголев несколько раз перехватывал ее внимательный, изучающий взгляд, а потом она подошла к нему и заговорила. Помнится, она очень обрадовалась, что Глаголев тоже ленинградец, и пошел разговор о Ленинграде, кто из них где живет, где жил раньше, кем и где работает.

Удивительное дело: никогда и ни с кем не сходился Глаголев так легко и быстро, и мало кто из людей оказывался ему так интересен и душевно близок. Вера говорила, что чувствует то же самое. И хотя она, к изумлению приятелей и самого Глаголева, прервала тогда свой туристский маршрут и все дни проболталась с ним в Иркутске, хотя жили они в одной гостинице и улетали вместе, отношения их были чисты и безгрешны.

Что до греха, то случилось это с ними только однажды, много времени спустя, в Ленинграде, в период очередной истерической выходки Стеллы Викторовны. Случившееся (и опять инициатором была Вера) радости им не принесло. И не потому, что Глаголев любил свою истеричку, не потому, что Вера, он знал, мечтала найти какого-то человека «своей судьбы», а он, Глаголев, по ее словам, лишь отчасти напоминал его, — нет, не потому. Просто не того свойства, не той сути были их отношения.

Двадцатишестилетняя Вера, по мнению Глаголева, скорее всего сознавала себя старшей его сестрой, призванной опекать и заботиться, ограждать его от любых неприятностей-семейных прежде всего. Глаголеву казалось порой, что и на Стеллу Викторовну смотрит она как на свою неудачную невестку, заедающую жизнь ее Ванечки. Не то слово-неудачную!

Будь ее воля, вышибла бы она Стеллу из квартиры, за версту бы ее к Глаголеву не подпустила. Причем без тени ревности, а только из обиды за великовозрастного братца. А как она побледнела, слушая его последнюю семейную историю! Вот ведь родная душа…

Если бы Вера отыскала наконец «того человека» и вышла замуж, Глаголев искренне бы йбрадовался за нее… Впрочем, привязываясь к Вере все сильнее, знал он о ней немного: школа, работа, туризм, давний уход отца, недавняя смерть матери… Не любила она о себе рассказывать. О нем же она знала все.

…А вот идет он теперь, оказывается, вовсе не к Вериному дому… Куда ж это его тоска загнала, куда это его чоги несут?

Глаголев повернул направо, где его обдало едкой вонью автобусного выхлопа, и опять направо.

— Контакт на луче! — раздалось рядом, и ноги Глаголева обдало жаром, точно он по щиколотку провалился в горячий песок. — Десять дробь два! Объект малоимущ. Какое несчастье, Конта!