Олег Тарутин - Рассказы вьючного ящика

Часов в пять вечера, до начала сумерек, когда топать еще и топать, Виконт взбесился в третий раз за этот день. На широкой, отлично утоптанной тропе, уже в пойме Онеки, он с коротким, хриплым, каким-то истерическим ржанием вскинулся вдруг на дыбы, на задних ногах враскачку двинулся к ближайшей слева лиственнице и, скользнув по ней левым боком, сорвал вьючный ящик с крючьев грузового седла. В тот же миг, рухнув на передние ноги, левым задним копытом он прицельно лягнул этот не успевший еще приземлиться вьючник, разворотив ему бок и скособочив крышку.

После таких невероятных даже для него действий Виконт встал, повинно опустив морду и приподняв зашибленное копыто со съехавшей на сторону подковой.

В наступившей ошарашенной тишине слышно было испуганное пофыркивание лошадей каравана да ровный рокот воды на недалеком онекском перекате.

…Рваной пастью, острыми фанерными зубьями скалился покалеченный ящик, и крышка его безобразно висела на одном шарнире.

И валялась вокруг вся отрядная канцелярия — самая ценная, самая оберегаемая часть груза: карты, аэроснимки, запасные компаса, бутылочки с тушью, свечи…

И еще сколько-то времени стояла тишина.

Потом, придя в неописуемый восторг от происшествия, звонко залаял и запрыгал общий любимец и баловень Кеша — лопоухий и толстолапый беспородный собачий подросток.

Виконт шумно вздохнул, махнул хвостом и вопросительно взглянул на свое начальство — отрядного конюха Юрку.

И тут тишина взорвалась.

— Вадим! — завыл Юрка, и лицо его от натуги сделалось как фарш. Он рванул на груди и ватник и рубаху. Брызнули пуговицы. — Дай мне карабин! К той и к этой! Этак и так! Убью! Убью и заплачу ихнему колхозу! Полевых лишусь, а убью! Сколько ты стоишь, скотина вербованная?!

Юрка огромными, как у кенгуру, прыжками скакал к Вадиму. В огромных резиновых ботфортах, в развевающемся ватнике, из-под которого выглядывали висящие у пояса здоровенные ножны, в накомарнике, задранном на шляпу, освирепевший Юрка, ощеривший стальные свои коронки, так напоминал в этот миг Бармалея, что Вадим, тоже порядком озлившийся на Виконта, не выдержал и захохотал.

И тут же с облегчением захохотали и остальные трое отрядников.

— Ха! — яростно выхаркнул доскакавший до места Юрка. — Ну, сейчас… — Обеими руками он вцепился в карабин, висевший на Вадимовом плече.

— Стоп! — Вадим слегка толкнул его в грудь. — Стой, тютя! Очумел?

Юрка отступил на шаг, замотал головой зажмурясь, заскрипел стальными коронками:

— Ох, гад, ох, конина невозможная…

— Брось, Юрка, что ты в самом-то деле? — Вадим мягко потолкал его в плечо. — Кто ж психует на таких оборотах? Остынь…

Виконт косил на Юрку прекрасным своим ореховым глазом. Снова он был преисполнен снисходительности и аристократического достоинства — тех самых качеств, за которые и получил в отряде свою кличку. Косил Виконт глазом, словно говорил Юрке с удивлением:

«Что вы взъерепенились, сударь? Черт его знает, как это у меня получилось… Сам не пойму, слово дворянина…»

Добряк Кеша, сев у Виконтовой зашибленной ноги и свесив голову набок, тоже смотрел на Юрку. Коричневые уши его торчали, как уши нахлобученной кое-как шапки-ушанки: одно — вверх, другое — в сторону. И такой у него был дурацки симпатичный вид, что аж счастье смотреть.

Вадим посмотрел и засмеялся опять.

Улыбнулся и Юрка.

— Виконт! — он презрительно сплюнул. Рожа ты протокольная, а не Виконт. — Доконал-таки вьючник. И чего он ему сегодня дался? — пожал Юрка плечами. — Днем на болоте как специально завалился, топил — не утопил. Давеча на спуске опять же этим левым ящиком об Кастаньетин груз треснул…

Кастаньетой, а по-колхозному — Машкой, звали в отряде мосластую угольно-черную, испанского облика, молодую кобылу.

— Доконал… Это ж надо — так звездануть! Аж подкову сорвал, паразит! — глянул Юрка на Виконтово поднятое копыто. — Вот и шлепай теперь, как в калоше! Что ты ногу-то поднял? Семь верст еще до дому, семь верст, понял ты, морда твоя дворянская?

Что верно, то верно. Семь километров было еще ходу вверх по Онеке, по правому ее берегу до устья Толевой, до галечной косы, на которую весной высадила их «Аннушка» и откуда теперь вот, по осени, подберет.