Олег Тарутин - К несчастью, только ты...

— Дробь два у вас не я ли? — меж тем спрашивал он чуть кокетливо. Подхожу под ваш строительный ГОСТ, а?

— Десять дробь два, — с нажимом на первом слове уточнила та, что повыше, та, что держала ведро. — В десятке вся причина, щедросердый! — Она, улыбаясь, разглядывала Глаголева.

Вторая разглядывала его сосредоточенно и неулыбчиво.

— Как ваше имя? — спросила она хрипловато.

— Иван, — охотно отрекомендовался Глаголев, — Иван Андреевич, принимая во внимание ваш юный возраст. («Ишь, как игриво…» — тут же одернул он себя.)

— Смоляна, — наклонив голову, назвалась неулыбчивая. — Конта, — указала она на спутницу. Рук протянуто не было. — Да, да, странные имена, понимаю, предупреждая глаголевскую фразу, проговорила эта самая Смоляна. — Многое вам теперь покажется странным, Иван. Но не нужно пока вопросов, ладно? — Она впервые улыбнулась. — Постепенно вам все…

— Иван, — перебила спутницу та, что была названа Контой, — у вас есть с собой деньги? Вы можете купить и быстрее принести нам сюда золото, Иван?

Сказано это было с милой непосредственностью… Ошеломленный Глаголев молча вытаращился на нежнолицую богиню, задавшую дикий этот вопрос и нетерпеливо ждущую ответа. Ответа ждала и та, как ее — Смоляна, за миг перед тем дергавшая подругу за руку.

Ай да красотки со стройки! Этак к нему и в Монтевидео не подступались тамошние богини во время стоянок…

Очарование девушек стремительно тускнело в глазах Глаголева.

— А что, — ядовито спросил он, — серебро никак не подойдет? Ужели только золотом берете?

Он сказал и сразу же пожалел о сказанном: так серьезно и доверчиво смотрели они ему в глаза. Нет, тут какая-то неувязочка, не из той оперы…

— Серебро не подойдет, Иван. Молчи, Конта! Хорошо же ты знаешь эпоху! К несчастью, годится только золото, Иван. Идите за нами, прошу вас.

Неулыбчивая взяла за плечо спутницу, слегка развернула ее, подтолкнула вперед. Они двинулись: одна с ведром, другая с этой штукой через плечо. Оглядываясь на Ванечку, скрылись в проеме подворотни.

— Сюда, Иван, — позвал кто-то из них. — Не страшитесь.

«Не страшитесь… Цирк, рыбоньки, — думал Глаголев, двинувшись, следом. — Меня теперь только и пугать…»

— Иду, иду, — проговорил он вслух. — Сюда, что ли?

В глубине подворотня почти до самого свода была перекрыта дощатой загородкой. Перед загородкой слева темнела бездверная дыра квартирного входа: три ступеньки вверх.

— Сюда, Иван!

Вот и квартира. Вот и богини. Обе они стояли у дальней стены мертвой комнаты: ободранной, пустой и гулкой, с тусклой лампочкой, голо свисающей с потолка. На захламленных досках в ногах богинь, на разостланной газете валялись остатки чьего-то варварского пиршества. Рыбьи скелеты, шелуха лука, засохшие шкурки сала… И тут же — почти целый, сбоку лишь початый каравай круглого хлеба: то ли зубами рванули, то ли пальцами. Валялись неподалеку бронированные зеленые бутылки из-под какой-то отравы.

«Не пошел, видать, хлебушек у гурманов…

Эвон, окурков в него понатыкали», — Глаголев глянул на каравай.

Стул с продранным сиденьем, ящик-сиденье, а в углу — жуткая лежанка, сооруженная из рваных, засаленных диванных подушек и валиков, покрытых тряпьем. В дружинных рейдах он видывал такие лежбища в покинутых домах.

Девушки не спускали с Глаголева внимательных глаз.

— Что за малина? — спросил Ванечка настороженно. — Я, конечно, не страшусь, раз уж вы просите, но только — чего я тут не видел, а?

— Чего не видели? — хрипловато переспросила Смоляна. — Смотрите. — И направила на стену перед собой раструб своего агрегата — распылителя не распылителя… Какого, к черту, распылителя! Часть стены в лоскутьях обоев вдруг задымилась и как бы разжижилась, потекла волнисто, обесцветилась, а потом исчезла бесследно. На ее месте возник прямоугольный провал. Потрясающе! Окно? Нет, не окно, скорее телеэкран, когда он сизо мерцает до появления изображения. Нет, и не экран!

Именно-окно, пробой, пролом, проем во что-то иное, нездешнее, куда жутко заглянуть человеку. В иной мир? Эта мерцающая сизость была противоестественной, — безотчетно ощутил Глаголев. Более всего это томило и страшило пустотой Сизая, бездонная, невообразимая пустота глянула на Глаголева, и на мгновение он почувствовал себя последним оставшимся на Земле человеком.

Он побледнел и отступил назад, споткнувшись о ящик.

— Не страшитесь, Иван, — ободряюще произнесла одна из девушек, — это такая малая хроноглубина, это так близко к вашему времени. Сейчас… ну вот.