— Что ты делаешь?! — крикнул мне откуда-то кто-то, кажется, член семерки.
— Вас нет! — упрямо повторил я. — Нет и никогда не было. А он уехал. Уехал.
Начало и конец улицы стали загибаться кверху, превращая ее в вывернутое наизнанку пресс-папье. Небо потемнело, сворачиваясь клубками серого тумана, и я полетел в никуда, и рука Штоня подхватила меня за шиворот, выволакивая из нарождающегося хаоса. И ни сопротивляться этой руке, ни помогать ей мне не хотелось.
Он затормозил свой «рейнджер» на полпути между лагерем и городом. Распахнул дверцу и вывалился в степную траву. Электромагнитный пистолет, не остывший после двух выстрелов, слабо согревал ему бок, излучая запах озона. «Я вернусь сюда еще раз. В самом лучшем случае два. А потом навсегда забуду эту дорогу», — не сказал, а беззвучно прохрипел он себе. И ему захотелось плакать. «Кто-то из них спас мне жизнь. Среди них мой лучший друг. А я ничего не могу для них сделать».
Высоко-высоко в небе стрекотал патрульный вертолет. Он услышал, как в машине засигналила рация.
«Всем, всем! Во внутренней зоне обнаружен автомобиль «рейнджер», не подающий опознавательного сигнала. Всем группам мобильного реагирования, в квадрате 4–2 обнаружен…»
Он встал и, протянув руку, вытащил из кабины микрофон радиопередатчика.
— Тревоге отбой! Борт… — глядя вверх, он с трудом разобрал цифры и буквы номера, — ЮГ-19, тревоге отбой. Говорит «рейнджер». Здесь бакалавр Томпсон. Провожу индивидуальную приборную разведку городских окраин.
— Назовите ваш личный пароль!
Он назвал.
— Бакалавр Томпсон, почему у вас не работает маяк радиообнаружения?
— Его сигнал заглушает работу датчиков геолокации, — соврал он, поморщившись от неудачной выдумки. Но пилот оказался несведущим в геофизике.
— Удачи вам, бакалавр Томпсон, счастливого возвращения!
Стрекот вертолета начал ослабевать, удаляться.
Он забрался в кабину, закрыл глаза и очень долго просидел, не двигаясь, уткнувшись лицом в круглый холодный руль, отгоняя любые мысли. Никуда, ни на базу, ни в город возвращаться ему не хотелось.
«Город доживал свои часы…»
Город доживал свои часы.
«Этот день останется за нами!»
Башен островерхие носы
Обнимало трепетное пламя.
Ров смиряя связками фашин,
Падали отчайные рубаки,
В грохоте метательных машин,
В пьяном озверении атаки.
Вниз летели бревна и песок
Осыпался жгуче-раскаленный,
И упавший встать уже не мог,
Как прозреть не может ослепленный.
Но, сжимая медь своих мечей,
Раненые сдерживали стон:
«Был вчера троянским — стал ничей
Этот вечный город — Илион».
Мне все чаще хочется прилечь.
Я все реже покидаю дом.
И двумя руками острый меч
Поднимаю я с большим трудом.
Я смотрю на латы и на шлем.
Надо ж столько горя от побед!
И все чаще думаю — зачем?
И все реже нахожу ответ.
Только чаша выпита до дна.
Пройден до исхода долгий путь.
Подан счет. Уплачена цена.
И того, что было — не вернуть.
Лишь во тьме горячечных ночей
Снится мне кровавый, страшный сон:
Как огромной грудой кирпичей
Рушится прекрасный Илион.
«В школе он легко соображал…»
В школе он легко соображал,
Лучше всех делил и умножал,
И смотрел без трепета вперед.
«Этот мальчик далеко пойдет!»
На земле огромной чудеса,
Но его манили небеса,
И кривила зависть чей-то рот:
«Этот мальчик далеко пойдет!»
Джунгли. Непролазные леса.
Узкая посадки полоса.
Важный и ответственный полет.
«Этот мальчик далеко пойдет!»
Под крылом чужая сторона.
В горьком дыме плавает луна.
Сжал штурвал уверенно пилот.
«Этот мальчик далеко пойдет!»
Самолет не вышел из пике.
Кончилась дорога в тупике.
Грустный и торжественный момент.
На гробу десятки черных лент.
И седоволосый генерал
Кулачком слезинку вытирал.
И детишкам каркал педагог:
«Этот мальчик сделал все, что мог».
Кончилась безумная война.
Потеряли цену ордена.
Пролетели двадцать, тридцать лет.
Кто пришел домой, давно уж сед.
Не нашел дороги мальчик тот.
Никуда он больше не придет.
Читать дальше