Илья Хоменко - Поднебесник

«А ведь город есть, — проговорил он вслух. — Город есть, есть люди. Я знаю об этом». Неужели их снова придется оставить, теперь уже окончательно? Показания приборов, фотоснимки, расчеты не подтверждают того, что он видел. Никаких следов жизни. Убедить он никого не сумел. И теперь ему придется смириться с мыслью, что где-то остались в тоске и одиночестве те, с кем он работал. Тот, с кем он дружил и ради кого был готов на многое. И что ему никогда не попасть в это «где-то».

И тогда мы воссоздали город. Это было проще, чем мысленно рисовать сказочные дворцы. Лучше, чем выдумывать мир, которого никогда не было. Память о городе жила в каждом из нас. Мы решили воссоздать его таким, каким он был. Ни лучше, ни хуже. Мы решили вспомнить себя, какими были мы в те дни, когда собрались здесь. Здоровыми, полными сил. И, став снова такими, в не придуманном нами городе поселиться. Еще мы научились мыслить и чувствовать таким образом, чтобы эти мысли и чувства не реализовывались вовне, и отстояли так право на внутренний мир. Воспоминания, общие для всех семерых, взаимно дополняли друг друга. Каждый отвечал за какой-то участок воссозданной реальности.

Произойди в сознании кого-либо из нас незначительный сбой, и придуманное им расплылось бы, будто акварель под дождем, нарушая целостную картину. Но мы хорошо уже умели контролировать себя. Даже тогда, когда пили придуманный джин. Спали в придуманных постелях, видя придуманные сны. Ведь за много лет прежней жизни в городе мы привыкли к нему, как шуруп привыкает к просверленной для него дыре. И выпасть теперь кому-либо из нас в голый и беспощадный мир хаоса из придуманных нами уютных дыр было совсем не просто. Единственное, на что никто из нас не решился — это поселить в иллюзорной реальности кого-то из близких людей. Был город. Были члены семерки. И были — другие. Мы зависели от них в придуманной нами жизни так же, как и они от нас. А о том, что на самом деле их нет, никто не думал.

Все насмарку. Он понял это неожиданно и безжалостно. Программа дезактивации утверждена. Ему, скорее всего, больше не позволят приехать сюда. С точки зрения начальника экспедиции, теперь, когда все основные параметры поражения местности зафиксированы, работать в опасных районах — неоправданный риск. А вот интересно, если остаться здесь насовсем? Мысль была шальной и безумной. Поднести пистолет к виску, сдвинуть предохранитель. Интересно, попадет ли он тогда в город? Или все исчезнет, как исчезает из глаз темная комната, когда в ней выключают свет?

Спрятав оружие в кобуру, он поднял воротник куртки. Показания основных датчиков, аналогичных тем, с помощью которых астронавты пытались зафиксировать на других планетах следы разумной жизни, были сняты. Ничего интересного. Снимать показания дополнительных приборов не хотелось. И так все ясно.

Он появился! В зеленом колеблющемся мареве. Прошел сквозь стену магазина готового платья (что ему наши законы!), остановился посреди тротуара. Огляделся и шагнул на дорогу. Автомобиль на полной скорости проехал его насквозь, а он и не поморщился. Стоял, нелепый в своем полувоенном комбинезоне, с оружием и какими-то уродливыми подсумками, не замечая ни меня, ни цветущих лип, ни прохожих, одетых легко и буднично. Очевидно, сегодня он блуждал среди развалин довольно долго, прежде чем отыскать место, где находился когда-то корпус Б. Об этом свидетельствовал расчехленный индикатор биополя и несколько датчиков Брумеля-Орвикта, торчащие у него из-за пояса. Я запомнил, что именно эти приборы он устанавливал в прошлый раз. А сегодня их демонтировал. И при мысли, что он несколько часов бродил по руинам безо всякой защиты, прежде чем мы встретились, мне стало нехорошо.

Как обрадовалась семерка, когда он появился здесь первый раз! Лютьенс все никак не мог поверить. Ван Колден тер глаза и спрашивал: «Но почему, почему я его не вижу?» — «Да вот же он! — говорил Штонь. — А за ним придут и другие». Потом стало ясно, что другие за ним не придут. Кто-то из нас догадался, что наш мир доступен лишь этому человеку и лишь потому, что он здорово пострадал от того же необъяснимого катаклизма, который выбросил нас из жизни. А все остальные участники экспедиции, с которыми он прибыл изучать последствия катастрофы, ему не верят. После того, как во время одного из визитов он едва не стал жертвой крысы-мутанта, от нашей первоначальной радости не осталось и следа. Но мы еще на что-то надеялись, хоть я уже втихомолку рвал на себе волосы, представляя, чем в следующий раз может закончиться для этого парня экскурсия в город. Не помню кто, Штонь, кажется, придумал называть этого человека связным. Потому что он действительно был тем единственным звеном, которое соединяло навсегда распавшиеся части реального и нашего, субъективного мира. А потом стало ясно, что никакой связи ни с кем даже с его помощью восстановить не удастся. И осталась только липкая жуть ожидания несчастья, страх, что с неудавшимся связным во время следующего приезда может случиться беда. Скорей бы нас отделили от него непроницаемым для биоизлучения стеклянным панцирем.