Илья Хоменко - Поднебесник

Узнав, что ему нужно всего полчаса, таксист согласился ждать. Всего полчаса. Больше подарить Линне старик сегодня не смел. Почему-то его вновь настигло странное болезненное состояние (оно приходило до этого дважды: первый раз, когда он сильно облучился, за компанию с группой экспериментаторов, по собственной глупости, и второй — во время болезни матери). Ему вновь начало представляться (нет, он понимал, что это вздор, но все же), будто между предметами и явлениями окружающего мира есть какая-то зловещая связь. И что он — заложник этой связи.

«Если успею обернуться за тридцать минут, — загадал он, — все будет в порядке».

Лифт опустил его на седьмой горизонт города мертвых. И старик долго, долго шел по освещенному неярким светом коридору мимо зеленых светляков лампад и холодного сияния, тяжело осевшего на стеклах саркофагов. Пожилой служитель, запомнивший его по предыдущим посещениям, взялся его проводить. За Линной, сказал он, присматривают хорошо. Недавно заменили в капсуле газ. И цветам, принесенным на прошлой неделе, тоже заменили воду. Они еще не завяли. Служитель включил рефлектор и отошел в сторону. Линна была совсем как живая. Ее глаза были открыты. И старику показалось, что сегодня в них грусть, которой вчера, наверное, не было. Он прижался лбом к холодному плексигласу и простоял так целую вечность. (В его часах на левой руке судорожно трепыхалось пойманное время, и секунды слипались в минуты). Он не плакал, нет. Просто дыхание у него вдруг стало прерывистым.

«Линна. Да. Я виноват. Ты же знаешь, чем для меня была наука. Я ее бросил, все бросил, но поздно. Ничего уже не изменить. Ты просила, ты предупреждала меня. Откуда ты могла знать? А я не знал. Клянусь, я не знал. Когда мы с Джи Даном начинали, речь шла только об обороне. О превентивном ударе заговорили потом. Когда мы уже дали этим ублюдкам дубину».

Ему снова показалось, что сейчас он потеряет сознание. И плексигласовый цилиндр, которым окружена Линна, исчезнет. Инертный газ, сохраняющий навечно ее тело от тления, окутает и его. И то главное, что стоит сейчас между ними, ее смерть, перестанет их разделять.

Нет. Не сейчас. Сегодняшний день он должен дожить до конца.

— Вам плохо? Я помогу… Вызвать врача?

— Спасибо. Все хорошо.

Обратно он не шел, а бежал, с тяжелым хрипом прогоняя сквозь легкие непослушно сгустившийся до водяной плотности воздух.

Домой он успел за пятнадцать минут до возвращения внука и за две минуты до телефонного звонка. Звонил сын. Он предупредил, что работа задержит его еще на пару часов. И это известие почему-то вдруг слегка ослабило путы владевшего стариком нечеловеческого напряжения. Торопливо (чтобы никто из домашних не понял, что он не обедал), он разделил заботливо оставленные для него продукты между котом и мусоросборником. Взглянул на часы. Собственно говоря, расчетное время уже истекло. Последние секунды его стали прошлым еще тогда, когда он возвращался из города мертвых. Оставался контрольный срок. И хотя характер ученого-естествоиспытателя не позволил пренебречь этим контрольным временем страха, старик чуть-чуть успокоился.

Вечерело. Он выбрался в сад и присел на скамеечке, откинувшись и прижавшись к серой дощатой стене сарая. Он смотрел вверх и ни о чем не думал. Внук, чем-то гремевший на кухне, принес ему блюдце с протертым яблоком и устроился рядом. Старик молчал. В его голове корчился и погибал целый мир. А за пределами открытой ему и недоступной другим внутренней вселенной было спокойно и тихо. Молчал и внук, напоминая о своем присутствии только нетерпеливым сопением.

— И сегодня свою очередь пропускаешь? — наконец не выдержал он. (Вечерами они обычно рассказывали друг другу забавные истории. Внук отличался буйной фантазией, которая часто заносила его в непроходимые дебри вымысла. Когда рассказывал дед, отличить в его истории правду от вымысла было нелегко).

Старик поднес к уху часы. Прямо к мембране крошечного, размером с родимое пятно, слухового аппарата. (Слуховой аппарат усилил дробный стук часового механизма до силы разрушительного грохота). Потом поднес к глазам их светящийся циферблат и понял, что этот день, самый страшный день в его жизни, уже почти совсем перемолот мельницей времени. «Несколько минут. И все. Осталось четыре минуты… Две… Я должен говорить, — подумалось старику. — Когда истечет срок ожидания, наступит мгновение «ноль». Потом начнется новый отсчет времени для всех нас. И если я буду говорить с ребенком, то не замечу, как наступит это мгновение. А если я не замечу, как оно наступит, то, может, оно и не принесет с собой ничего плохого».