Илья Хоменко - Поднебесник

«Нет! Счастливым! — держась руками за дверной косяк, он повторил несколько раз в пустоту. — Счастливым! Только счастливым». Комната вся в разноцветных яблоках обоев, в пятнах картин и обликах буфетных стекол запрыгала у него перед глазами. И он испугался, что сейчас упадет. И сердце его перестанет биться. И он оставит тех, кого любит гораздо больше себя, больше всего на свете, наедине с неизвестностью. «Все будет хорошо», — уговаривал он себя, опуская под язык маленькую таблетку. «Все будет в порядке».

Скрипнули ступеньки, прошелестел легкий ветерок шагов по гравию, звонко и весело хлопнула калитка. Внук спешил в школу. (Внук у него был очень способный. На лету схватывал математику. И учиться ему было легко). Старик остался совсем один. Дети разошлись по своим делам еще раньше. Он попытался думать о младшей дочери, которой явно не повезло в семейной жизни. Очевидно, с мужем ей таки придется расстаться. И хорошо, если решение примет первой она, а не муж. Потом решительно вымел из головы ненужный сор этих мыслей. И начал думать о внуке. Парнишке шел всего восьмой год. Но он уже был индивидуальностью, чье далекое от стандартов мышление вызывало интерес у взрослых. А некоторые, парадоксальные, с точки зрения старика, идеи, которые его внук щедро и без стеснения доверял своим ученическим тетрадям, обратили на него внимание преподавателей элитного высшего физико-технического лицея. (Старик в его возрасте таковым удостоен не был). В любое другое время мысли о внуке заполнили бы мозг старика до краев теплым и радостным светом. Но сегодня, теперь… Ему вдруг вспомнился Джи Дан, среди ночи распахивающий дверь в его кабинет и разгоняющий движениями пловца сизый сигаретный туман. «Получилось», — только и сказал тогда Джи. Получилось… Старик снова безжалостно и неумолимо понял, что все тогда у них получилось. Мир затрясло мелкой дрожью, и его составляющие — дневной свет, солнечные лучи, преломляющиеся в гранях трельяжа, улыбающееся с фотографии лицо внука, радиола, семейные неурядицы младшей дочери, запечатленные на семи страницах, выпавших из распечатанного конверта, — одно за другим стали проваливаться в холодную черную пустоту.

Стрелки часов сошлись на цифре двенадцать. Старику стало чуть лучше. Сердце не напоминало о себе. Половина дня осталась уже позади. Очень может быть — все и обойдется. Во всяком случае, все идет пока не так плохо, как можно было ожидать. А после рюмки коньяка, разведенного пополам минеральной водой, старик почувствовал себя настолько бодро, что решил привести в порядок свои дела — сколько успеет. Впрочем, никаких дел, требовавших неотложного вмешательства, у старика не было. Разбирать архив, в котором наброски его знаменитых трудов по физике поля и квантовой механике перемежались страницами дневников, не поднималась рука. Оставалась неотремонтированная форточка. И он решил было заняться этим ремонтом и потратить на него часа два — работа всегда отвлекает от черных мыслей. А потом как-то неожиданно и пронзительно ощутил, кого не хватало ему особенно. С кем ему хотелось поговорить, с кем он, наверное, мог бы поделиться мучившим его все это время. Линна. Она всегда умела взять на себя часть его забот. Но Линна уже десять лет как покинула этот мир.

Он вызвал по телефону такси. И стал собираться. Завязывая перед зеркалом галстук, внимательно изучил себя. За последние годы он весь высох и сморщился. Костюм пришлось дважды ушивать. И если бы Линна могла увидеть его, она бы, наверное, его не узнала. Старик не хотел никому говорить, что отправляется в город мертвых один и в будний день. Поэтому срезал с куста четыре красивые чайные розы, быстро, озираясь через плечо, не глядит ли в его сторону подстригающая живую изгородь соседка, накрыл их полой плаща. (Когда-то, непостижимо давно, он, лицеист-первокурсник, так же точно перепиливал перочинным ножом колючие стебли и прятал их под плащом. Профессор Збарага сразу выделил их двоих — его и Джи Дана. Сказал, что не может ошибиться в них, потому что не ошибается никогда. И что они станут со временем сносными теоретиками — высшая в его устах похвала. Но это потом. А теперь, строго объявил он, физика для них — это все. Ни капли алкоголя. Никаких вечеринок и вздорных романов, отнимающих время. Иначе лучше сразу переводитесь на другой факультет). Розы предназначались для Линны. И тогда и теперь. Глупостей в его жизни было много. А любви только две. Физика и она. И понял это он сейчас, хотя и разрывался в молодости между ними. Понял, когда не осталось ни одной. Почему, ну почему он не сделал тогда окончательный выбор между двумя своими Любовями? Не выбрал Линну? Почему Джи Дан не втрескался в какую-нибудь шансоньетку, не завалил курсовой экзамен по системному анализу или там по мертвым языкам? Ведь случись это, он бы не стал любимцем и надеждой профессора Збараги. Не рассчитал бы этот коэффициент стабилизации корпускулярного потока в вакууме, из-за чего работы над проектом «Вулкан» закончили в срок. Ну почему они не угодили тогда под один грузовик? Ведь случись это, и не было бы никакого превентивного удара, не было бы греха на душе, не было бы кошмарной пустоты ожидания.