Сэмюэль Гей - Утросклон

Бедная женщина, которая сама еле сводила концы с концами, жалела отца, а потом устала. До такой степени устала, что возненавидела его.

Врачи отделывались каплями и дешевыми порошками, считая, что старик протянет недолго, а он, как назло, жил и жил, свирепея с каждым днем, и с ним стало уже совсем невмоготу. Дочь начала искать какойто выход. Сначала обивала пороги богадельни, но туда душевнобольных не брали. Ей предложили отдать старика в дом для сумасшедших, но это было где-то далеко, и дочь не согласилась. А два года назад соседки подсказали, что рядом сдается по дешевке жилье. Это было очень хорошо. Во-первых, потому, что рядом, вошь вторых, спокойней станет в доме. А самое главное - недорого. И она согласилась.

- Вот так мы и похоронили его заживо, - вздохнула хозяйка. - Может, и отомстит мне бог когданибудь, но что же теперь - и на этом свете мучиться, и на том?

Женщина замолчала. Монк заметил, что дети все это время так и не притронулись к еде. Ему нечего было спрашивать и говорить. Он почувствовал себя лишним в этом доме. Засунув блокнот в карман, Монк учтиво попрощался.

VIII

На два дня Монк окунулся с головой в жизнь самых нищих кварталов Ройстона. Два дня он заглядывал в глаза чахлых детей и стариков, два дня дышал сыростью и зловонием запущенных жилищ, разговаривал с больными и калеками, проститутками и алкоголиками. Он выслушивал в закопченных темных углах рыдания и мольбы, брань и проклятия отчаявшихся людей и признавал, что все эти несчастные, изуродованные жизнью существа могли быть нормальными людьми, работящими и веселыми, здоровыми телом и душой, если бы государство к ним снизошло. Но теперь было другое время и другой город. Люди, которые находили себе средства к существованию в портовом городе Ройстоне, оказались не у дел в Ройстоне курортном. Коренные жители Побережья попали в положение сирот, оставшихся без кормильца. Многие из них жили случайными заработками и зачастую довольствовались овсяной похлебкой и куском хлеба. Эти люди, не имевшие ни настоящего, ни будущего, возненавидели роскошь курортного города, потому что она была им недоступна. Зато они любили деньги и поклонялись им страстно, как богу - спасителю от всех бед, готовые ва несколько филонов поступиться самым святым, что есть в человеке - совестью, честью, добротой... Для многих такая распродажа была болезненной, люди страдали, мучились, но все же сознательно жертвовали человеческим в себе, лишь бы только выжить. И они дышали, ходили по земле, ели, пили, спали и думали, что живут.

С тяжелым сердцем смотрел Монк на все это, но у людей не было веры в лучшее, а без надежды не было сил бороться за себя. И Монк это понимал. Но он знал также и то, что в Ройстоне нашлось немало таких, которые не хотели воровать, грабить, мошенничать, торговать, прислуживать и делать все то, что считали недостойным себя. Эти честные люди выбрали себе каторжный труд на руднике.

Чтобы лучше узнать рудокопов, Монк пришел к ним под землю. Он глотал пыль, задыхался в тесном забое, где по углам пищали крысы и ненадежная кровля могла обрушиться в любой момент. Он ломал подземный камень вместе с рабочими, не обращая внимания, что его опрятный костюм враз потерял приличествующий вид: пиджак и брюки на локтях и коленях висели лохмотьями.

Монк бил киркой с остервенением, исступленно, до темноты в глазах, надеясь высечь искру истины - какое же спасение, какой смысл дает человеку такая страшная каторжная работа, во имя чего люди ползают здесь, как кроты, в потемках, по колено в воде, без глотка свежего воздуха? Но Монк так ничего и не понял, рудокопы остались для него чужими, и он лишь всею душой сочувствовал им. Монк потерял счет времени под землей, выламывая и кроша чертов камень.

Пот смешивался с пылью на его лице, и вскоре глиняная маска стянула кожу на лбу и щеках. И когда он в изнеможении и отчаянии от тупой, нечеловеческой работы готов был расплакаться или закричать, его ктого ухватил за руку.

Это был Грим Вестей. Он выхватил у Монка кирку и отбросил ее в сторону. Лампочка, укрепленная над козырьком каски рудокопа, высвечивала нахмуренный лоб и колючие глаза.

- Довольно баловаться, дружок, - грубо сказал он. - Не твое это дело...

И тогда Монк закричал что-то в ярости. Он не помнил точно слов, какие вырвались у него, обессиленного и злого, но смысл был таков, что его, Монка, это дело, ибо он - репортер, и его долг - написать всю правду,

- Ты не напишешь, - сказал Грим.

- Напишу! Все напишу про вас, кротов подземельных!