Сэмюэль Гей - Утросклон

Чиварис, Грим Вестей, он сам - все слишком ушли в свой мир, в свои заботы...

Монк живо увидел своего отца. Воображение представило его почему-то не в лучшие времена на "Глобусе", а уже потом, на финише, когда сгорбленный тихий старик сидел на пустынном берегу вместе с Бильбо.

Они все ушли - отец, Икинека, Лобито, моторист.

Монк остался. Он может ходить, дышать, есть, пить, любить и ненавидеть, радоваться и страдать. А их уже Нет. Но во имя чего теперь жить? Для кого, если любимые люди оказались любимыми только тогда, когда ушли навсегда? Они уже никогда не услышат тебя.

От этой мысли защемило сердце, и Монк искренне пожалел, что оно не лопнуло вообще. Так было бы лучше. А может... Он вспомнил, что в аптечке есть пузырек с ядом для крыс, надо только встать и пройти пять шагов. Пять шагов до абсолютной свободы. "Как мало и как просто", - подумал Монк. Но он не встал и не пошел. Что-то сдерживало его, не страх, не жалость к самому себе, а что-то другое, еще не понятое.

И он вдруг отчетливо осознал, что мешает ему сейчас сделать эти пять шагов, - чувство неискупленной вины, неотданные долги. Он как наяву увидел старика Бильбо на стадионе в черной матросской куртке у своей могилы. Там он сделал свой последний отчаянный шаг, но не к людям, а от людей. Он ушел из жизни, Пытаясь отомстить как-то за свою нескладную жизнь.

А может, еще за что-то, но и что из этого вышло? Детский лепет, сумасшедшая выходка. Никто ничего не понял.

Стиснув зубы от отчаяния, от собственной слабости, Монк поклялся отомстить Ройстону за смерть старика. Это решение придало ему сил, он быстро успокоился и уснул.

VII

На следующий день Монк явился в редакцию газеты собранным и невозмутимым. В коридоре он столкнулся с редактором Гарифоном и бодро, даже чересчур бодро, приветствовал его. Заслышав голос Монка, как из-под земли появился Сильвестр. Он громыхал свежим номером газеты, как листом железа, вышел его бессмертный репортаж со стадиона. Монк сделал вид, что уже читал его, и даже кивнул головой, якобы в знак одобрения, но свое спокойствие тут же утратил.

Слепая ненависть ко всему миру вновь с прежней силой аакипела в нем, и он готов был растерзать сейчас любого.

Кто знает, во что бы все это вылилось, но, к счастью, Сильвестра куда-то позвали, и Монк в немой ярости вашел в свой кабинет. Здесь он выпустил на волю свои чувства, и так пнул ногой стол, что чернильный прибор завалился набок и густая жижа чернил залила коленкоровую столешницу. Монк смотрел на глянцевое фиолетовое пятно, и ему показалось, что это не отмщенная кровь Бильбо. Чернильная лужа причудливо вастыла перед ним, как напоминание - действуй.

Монку хотелось взорваться бомбой, разразиться грозой, написать такую статью, чтобы швырнуть людям в лицо жестокую правду о них самих. Нельзя жить припеваючи на этой грешной земле, нельзя быть глухим к чужой беде. Много сил нужно положить, чтобы жить не только для себя. И вдруг Монка озарило: а ведь Бильбо, будучи тихим добрым стариком, ничего не делал. Прозябал на "Глобусе" и ждал невесть чего. И только когда понял, что его время, жизнь его уже позади, вот тогда-то и пошел он добровольно на плаху. Отсюда - вывод: надо жить в своем времени. Или приспособиться к окружающему миру... В море все они и Бильбо жили вне времени. Когда земля призвала их, Бильбо не сумел приспособиться. Он умер.

Как и отец... Но Грим Вестей нашел свой удел на берегу. А я, я нашел?..

Монк смотрел на засыхающее пятно чернил и не слышал в себе ответа на такой важный вопрос.

Опустошенный и разбитый, Монк поднялся из-за стола. Надо было куда-то идти и что-то делать. Сейчас только ноги правили всем его существом, и он шел неведомо куда.

Некоторое время он был погружен в какой-то болезненный тяжелый сон и очнулся лишь тогда, когда увидел себя в том нищем квартале, где его однажды приняли за страхового агента. И опять те же любопытно-настороженные взгляды из сырых подворотен. Чтобы укрыться от этого враждебного внимания, Монк поспешно завернул куда-то в закоулок, прошел мимо длинного ветхого забора и, нащупав в кармане блокнот, будто спасительное оружие, не отдавая себе отчета, толкнул первую попавшуюся дверь.

Он сразу же окунулся в темноту, налетел на какието ящики, поскользнулся - по полу были разлиты помои. На весь этот шум никто не подал голос, не вышел навстречу, и Монк в растерянности стоял на пороге комнаты, удивляясь, почему летом, среди бела дня здесь такой мрак.

Монк шагнул еще и, приглядевшись, в скупом свете, пробивающемся с улицы сквозь закрытые ставни, увидел нечто похожее на кровать, рядом - пустой фанерный ящик, приспособленный под стол. На крова ги под грудой тряпья зашевелилось что-то живое. Монк приблизился еще на шаг и сначала увидел костлявые пальцы, беспокойно перебирающие край одеяла, а потом - бледное лицо старика с запавшими щеками, все заросшее длинными седыми волосами.