Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

Сергиевский, как раз погруженный в нелестные размышления насчёт обладателя голоса, втянул голову в плечи и осуществил желание, всегда в нём подспудно дремавшее: хорём юркнув вперёд, спрятался от Лаунхоффера под лестницей.

Надвинулись и минули неторопливые шаги.

Ящер совершенно драконьим голосом объяснял кому-то, что штандартенфюрер, несомненно, тоже был неплохим таксидермистом, но это уже непринципиально, так как Кристобаль Хозевич всё равно успел раньше.

Кому всё это говорилось, Даниль не видел, но заподозрил, что знает, по какому поводу. «Анька всё-таки написала свою статью, — хихикая в кулак, подумал он. — Конечно, времени же много прошло… наверняка и тиснуть успела. Точно. Теперь Ящер доволен, думает, Ларионову свинью подложил. Ректор — стержень!.. А Кристобаль Хозевич был человек замечательный, но абсолютно бессердечный. И ставил эксперименты на своих лаборантах. А у Ящера нет лаборантов, поэтому он экспериментирует на ком ни попадя…» Продолжая вспоминать любимых Лаунхоффером фантастов, Даниль выбрался из убежища и отправился своим путём.

— Как это — нет лаборантов? — удивился Гена, помешивая чай пластмассовой ложечкой. Он был ярый водохлёб и держал в кабинете чайник, чтобы не таскать каждый раз кипяток через точки — так и ошпариться недолго. — Как это — нет, йоптыть?

— То есть? — не понял Даниль.

— На кой мне, скажи пожалуйста, лаборант? — философски вопросил Гена. — Вот вроде тебя: ленивый разгильдяйственный тип.

— Спасибо.

— Правду говорить легко и приятно, — покивал Гена. — Но тем не менее, зачем оно надо, если для этой цели всегда можно написать программу? Тут уж теория, практика, как хочешь, а во всём мире в институтах тонкого тела лаборанты у дельных спецов искусственные. Хочешь, свою покажу?

— Э-э, — только и успел сказать Даниль, когда Гена с шиком прищёлкнул пальцами, и посреди кабинета оказалась загорелая мелированная красотка в мини-бикини…

…которая немедля схватила со стола какую-то папку и немилосердно, без малейшего почтения стала охаживать ею создателя. Гена уронил на колени стакан с горячим чаем и заорал как резаный. Он спасался от лаборантки, а Даниль хрюкал, стонал, булькал и сползал на пол от смеха, думая, что злой шутник Гена совершенно не боится сам оказаться посмешищем, и это в нём подкупает.

— Чтоб тебя! — яростно сказала красотка, устав буянить. — Только что ведь отпустил, сказал, всё на сегодня! Я только кремом намазалась!

— Ну сорри, бэби, прости подлеца, — взмолился Гена, жалобно моргая. — Больше не буду.

— Тьфу! — передёрнула плечами мелированная и с достоинством растаяла в воздухе.

— Гы-ы! — радовался Даниль, чувствуя себя питекантропом.

А потом помрачнел.

— Ты чего это? — удивился Гена, наливая новый стакан взамен выплеснутого.

— У некоторых, — сказал Сергиевский со вздохом, — тоже есть чувство юмора. Но оно совсем другое…

— Да почему же? — оптимистично спросил Гена и уселся в кресло, грея ладони о стакан. — Придумал чудовище и радуешься как дитя — это у нас общее. Скажешь, Эльдрат не чудовище? Стерва та ещё. В своё время Анатольич, йопт, обещал лично убить тяпкой того, кто расскажет Эрику про Ктулху. Боялся, что сотворит. Это ж международный скандал!..

Даниль аж подавился:

— И…

Гена расхохотался.

— Да скучно ж это, — сказал он, — чего там интересного. Есть идейки и побогаче. Я вообще вчера пришёл к нему, статью одну обсудить хотел… потом валерьянку пил! Не вру!

«Соврёт, — понял Даниль, но только ухмыльнулся, отправляясь наливать себе чашку: от вида Гены, тетёшкавшегося с чаем, пересохло во рту. — Пускай, а я потом спрошу — навравшись, чего-нибудь толковое скажет». Гена был, конечно, профи и спец, но болтун страшеннейший. Если задавать ему вопрос в лоб, потом минут десять приходилось выслушивать различные соображения, философствования и просто чушь, которую тот находил забавной. Если события не торопить, Гена рассказывал истории позанятней, а выговорившись, мог действительно дать внятный ответ.

— Прихожу это я, — вещал он, развалившись в кресле и поигрывая чаем в стакане, — а Лаунхоффер сидит, йопт, довольный, будто косячок забил, и улыбается. А перед ним — такое! Такое! блин… во сне увидишь — не проснёшься. Я говорю — ой, что это? Он этак щурится на свой лад и спрашивает: «Нравится?» Я, признаюсь, присел слегка, но отвечаю твёрдо: «Хорош!» А он умилённо так: «Красавец!» Я так бочком-бочком обошёл и спрашиваю деликатно: «А что это он у тебя такой неласковый?» Ящер прямо расцвёл: «Весь в меня», — говорит. Тут я ему и говорю: «Эрик Юрьевич, скажите пожалуйста, где вы такую траву берёте?» Но это я из вежливости говорю, потому что тут не трава, тут явно что-то потяжелей в организм положить надо было. Он и отвечает: «Где брал, там больше нет»…