Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

…Блаженно закрыв глаза, Даниль с хрустом грыз яблоко. Неприглядные подробности в памяти поблекли, а гордость осталась: пускай он забил сваю микроскопом — но ведь забил же!

Кое-какие загадки разъяснились. Сергиевский понял, что его научный руководитель по неизвестной причине всё же пошёл навстречу жрецам Женя, впавшим у мальчишки в немилость. «Я так и знал! — ожесточённо мотнул головой божонок. — Так и знал, что это программа. Она неживая, Даниль, жуткая и противная. Но теперь у меня Ксе есть! Я её… пинком в сторону моря!» Ксе урезонивал бога, готового немедля ринуться в драку, а Сергиевский думал о разных вещах. Во-первых, он слегка завидовал Ксе: гвозди бы делать из этих людей. Меньше месяца как сменивший контактёрскую специализацию, несколько часов назад умерший, бестолково и непрофессионально воскрешённый, только что принявший сан верховного жреца, парень вёл себя спокойно, ровно и рассудительно, как всегда. Словно сплошная череда потрясений была для него не более чем естественным течением жизни, и он чувствовал себя в своей тарелке. Жень когда-то, наверное, почуял это в шамане, оттого и пристал к нему как банный лист…

Во-вторых, Даниль гадал, что произойдёт, когда Жень действительно схлестнётся с креатурой Лаунхоффера. Сергиевский точно знал, что место божонка занял не Великий Пёс, а какая-то другая, специализированная программа: Охотник был сделан по стихийной матрице, культ же войны — антропогенный. Аспирант вспоминал обронённые Геной слова о боевой системе Ящера, и было ему до крайности неуютно — функция-то подходила… Бог войны не боится драк, у него карма такая, но исход столкновения отнюдь не ясен. Данилю не хотелось лишать Женя его несокрушимой уверенности в себе, поэтому он ничего не говорил, но в случае пари, не размышляя, поставил бы на креатуру. Он хорошо помнил, что вытворял Координатор над великими стихийными божествами, а ведь ястреб не более чем структура управления, что же представляет собой функциональный аналог бога войны? Такую силу силой не превозмочь…

«А вот не буду вмешиваться, — тоскливо подумал он. — Не буду, и всё. Хочет драться — пусть дерётся… если уж жрецы с Ящером сумели договориться, значит, люди они совсем страшные, лучше с ними не связываться. Но что же это такое, в конце концов?»

В-третьих, Даниль думал о программе, которая стартовала на отметке в тридцать семь процентов.

И ничего придумать не мог.

День понедельник выдался, как водится, тяжёлым: работать пришлось аж два раза. Выглядел Даниль невыспавшимся, и Ника ему завидовал, не зная, что завидовать уже нечему: Римме, похоже, аспирант уже надоел, последний телефонный разговор протёк весьма холодно. «Трахнула и выгнала», — печально подумал Сергиевский, недобрым словом помянул феминисток, самыми ярыми из которых были не боящиеся старости кармамедички, после чего переформулировал постулат на «трахнул и ушёл», успокоился и направил мысли в научное русло.

Что-то не давало ему пойти к ректору и без обиняков спросить насчёт загадочной программы. Чем больше Даниль размышлял, тем больше ему не нравилась эта идея. Скорее всего, Ларионов о программе не знает; скорее всего, он задаст Лаунхофферу прямой вопрос, а то и вовсе попытается устроить Ящеру нагоняй; тот подобного не потерпит, и распря между Ла-Ла усугубится катастрофически. Кроме того, несложно представить, как отнесётся Эрик Юрьевич к человеку, который сначала пробирается в закрытые зоны, а потом доносит начальству об увиденном. Одно дело любопытство и придуманный Вороной «научный склад ума», но стукачество…

Можно было спросить у Вороны, но Даниль окончательно перестал понимать, в каких она отношениях с Ящером. То есть понятно, как относится к ней Лаунхоффер, но что думает сама Алиса Викторовна — суть тайна, покрытая мраком. Сергиевскому с большим опозданием открылось, что милая попрыгунья Ворона отнюдь не так проста, как кажется. Одно она забывает, другое — прекрасно помнит; всем знакома её манера щебетать и ужасаться, но мало кто слышал, как Воронецкая заговаривает по-иному — ясно и властно; если она и уступает Ящеру в силе и мастерстве, то ненамного, а разгадать её мысли, кажется, ещё сложнее, чем мысли Лаунхоффера… «Молодо-зелено, — подумал Даниль и сам на себя глянул со снисходительной усмешкой. — Стал бы Ящер музыкой рисовать обыкновенную тётку…»

Оставался Гена; к Гене Даниль и направился.

Вваливаться в кабинет руководителя практики через точки Сергиевский не рискнул, не столько из сугубой вежливости, сколько из-за того, что от забавника Гены можно было ожидать какой-нибудь шутки, смешной ему одному. Выставляться посмешищем Даниль не хотел, и потому степенно поворачивал из холла на лестницу, когда услышал парой пролётов выше знакомый голос.