Олег Серегин: Хирургическое вмешательство

Даниль попил воды, умылся и включил ноутбук.

Он писал весь остаток ночи и весь следующий день, не разгибаясь. Потом отвлёкся на несколько часов, обдумывая детали, и вновь засел за работу. Когда тело отказывало, он уничтожал его и пересоздавал свежим и отдохнувшим. Программа отняла у него неделю чистого времени и идеи нескольких лет, но он остался доволен ею. Зябкая, тянущая пустота отступила. Теперь в лаборатории время от времени появлялась гибкая молчаливая девушка, немного похожая на Аннаэр и совсем чуть-чуть — на Алису Викторовну. Облачённая в чёрное, потупив узкое ледяное лицо, она проплывала между ящиками с аппаратурой: наливала чай, переключала режимы генераторов, выносила пепельницу и заполняла за Даниля календарные планы.

Проносился по сумрачным коридорам МГИТТ доцент Сергиевский, в светлом летнем плаще, слишком лёгком для стоявших погод, со взглядом ясным и отрешённым, и на плече у него спала змея.

Но вскоре пустота осмелела и подобралась снова — она требовала заполнить себя, она не выносила собственного существования. Увлечённый разум одну за другой рождал идеи, отбрасывал, переиначивал, шлифовал, выпускал в мир. И оставленные в наследство программы уже казались пройденным этапом, вчерашним днём; Сергиевский разрабатывал системы куда сложнее и интересней, принципиально иные, более совершенные, лишённые недостатков, которые он теперь ясно видел в работах предшественника…

…Шарахались робкие первокурсники, вжимались в стены, и кто-то, не знавший истории, уже бурчал под нос мрачно и умудрённо:

— Вот ящер!

А пустота требовала.

Верховный жрец бога войны, замминистра обороны Алексей Владимирович Смирнов чувствовал себя полным идиотом, но зато идиотом очень, очень счастливым. Он успел на десять ладов обругать себя за то, что позволил облепить нанятый белый лимузин лентами и шариками — декораторы из проката просто искали случая слупить лишних денег, не надо было поддаваться на уговоры. Денег-то было не жалко ничуть, но лимузин с лентами соседи-водители принимали за свадебный, и на светофоре кто-то особенно умный успел поинтересоваться, где же невеста.

— Да ладно тебе, расслабься, — с ухмылкой сказал позади знакомый голос.

Ксе обернулся.

— Всё равно сейчас с молодой женой поедешь, — сообщил Жень.

— Жень, — сказал Ксе крайне серьёзно. — Не мог бы ты того.

— Чего?

— Удалиться.

— Почему это?

— У меня событие, — сказал Ксе сурово. — Я священно трепещу. Не отвлекай.

Бог заливисто расхохотался.

— У меня, между прочим, тоже событие, — заявил он, фыркая. — Я тут тоже не просто так. Я, может, ещё больше твоего священно трепещу! У меня…

— Тихо! — шикнул Ксе, и Жень затаился за лимузином.

За стеклянными дверями смутно забелели фигуры в халатах; через миг дверь открылась, и на крыльцо роддома вышла сияющая Иллиради Смирнова. За нею следовала довольная нянечка с белым свёртком в руках. Ксе кинулся им навстречу и прижал к себе жену — порывисто, осторожно, точно вазу тончайшего фарфора. Иллиради засмеялась и, высвободившись, поманила нянечку. Та расцвела дежурной улыбкой и подала свёрток счастливым родителям.

Ксе, глупо улыбаясь, нёс малютку к машине. Иллиради заметила Женя, подмигнула ему и помахала рукой.

Жень издал нечленораздельный восторженный вопль и от полноты чувств пробежался по крыше лимузина. В перехваченном розовыми лентами пухлом конверте, сама розовая и пухлая, хрупкая, тёплая, крохотная до дрожи, спала девушка Евгения Алексеевна, богиня семи дней отроду, маленькая Мать Отваги.

Его невеста.

23.03.07