Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

Ксе понял, что видит физическим зрением происходящее в тонком мире; так уже бывало с ним, в тот раз, когда Жень налетел на адепта. Жрец поторопился вчувствоваться в происходящее как положено контактёру — и растерялся. Ксе умел смотреть как стихийник, умел смотреть как антропогенник, мог с полным правом считать, что в тонком плане ориентируется как рыба в воде, но то, что сейчас делал Даниль, он не то что понять — увидеть толком не мог.

И самого Даниля не видел.

Только сияние; хрустальные полуокружности, исчезающие в полумраке, лёгкие лучи, уходящие в бесконечность, призрачные зеркала, невидимые ручьи, тончайшие нити, на пределе слышимости вызванивающие неведомую мелодию… Он находился внутри, рядом с центром странного мира, и шестым чувством слышал, что все они — стфари и нкераиз, люди и боги — тоже внутри, а за пределами огромной, но не бесконечной этой сферы было ли что? кто знает?.. длились шелест и ворожба, отзывались струны бесплотным эхом, и медленный серебряный ветер наполнял лёгкие предощущением взлёта…

— Нефиг радоваться, — угрюмо сказала сфера, журча ручьями. — Я в таком режиме долго не протяну.

— Даниль?! — Ксе разинул рот. — Ты…

— Я.

— Что это?

— Я, говорю же.

— Что ты делаешь?! — потребовал жрец.

— Вот зануда, — сказал окружавший его сияющий мир. — Ладно. Я сначала лаунхофферских тварей из стихий выключил, ну, как из розетки штепсель. А Ящер пришёл и на личную силу их запитал. Сам стал вместо всех стихий. А что мне оставалось? Я то же самое сделал. Так что я теперь вам тут вместо мамы и папы.

— И что дальше?

— Дальше?

Звёздно-синий прибой накатывал, осыпая серебряной пеной; острогранные кристаллы рождались из пелены призрачного тумана и растворялись в ней.

— А дальше, — сказал мир, — либо Ящер передумает, либо я помру. Но он никогда не передумывает.

Ксе умолк.

— А ты не парься, — посоветовала звезда. — Вас с Женькой он не тронет. Вы ж не стфари.

— А это всё равно, — грустно ответил тот. — Ты ведь тоже их защищаешь…

Он не понял, как это вышло и как он это почувствовал, но звезда вздохнула.

— Ой, как жить охота… — пробормотал Даниль. — Маловато будет. Да и сам я какой-то маловатый…

Ксе уже знал, в каких случаях Сергиевский начинает к месту и не к месту разоряться на цитаты. «Он паникует», — понял жрец, и мысль лихорадочно заработала. Секунду назад интуиция подсказала ему правильный шаг: Данилю, похоже, становилось легче от того, что с ним кто-то разговаривал. Ксе не имел силы помочь делом, но хоть как-то надо было Даниля поддержать.

— Если б у тебя было тело, я бы мог тебя пнуть, — решительно сообщил жрец. — Но поскольку ты его куда-то сныкал, я просто скажу: Даниль, кончай дурить и сделай что-нибудь! Нельзя же просто так ждать…

Даниль горько хихикнул.

— Ты, Ксе, всё-таки внутри железный, — сказала светлая сила, державшая их в ладонях, — а я нет.

«Тогда почему ты не сбежишь?» — подумал Ксе, но ничего не сказал.

— Я делаю! — обиженно добавил аспирант. — Я сам с трудом понимаю, что я делаю, но я делаю!

— Держись, — сказал Ксе.

— А что ещё остаётся?

Эрик Юрьевич докурил сигарету и отправил бычок в сугроб. Даниль беспомощно смотрел на него; из последних сил он пытался надеяться, но ничего не выходило из этой затеи. С точки зрения Ящера он был кругом неправ: поступок его выглядел нелепым капризом, в то время как Лаунхоффер всего лишь выполнял свой долг. Корректный учёный, в заботе об экологии тонкого мира он устранял негативные последствия эксперимента. «Гринпис, блин, — с истерическим весельем подумал Сергиевский. — А я главный правозащитник, йоптыть, за ядерные отходы грудью на амбразуру полез. Ну не идиот?»

— Весьма достойно, — сказал Эрик Юрьевич; он почти улыбался, и на миг Даниль с дрожью ожидания подался вперёд, но взгляд Лаунхоффера оледенил его. — Коллега, дискуссию мы проведём позже.

— Но это же не… — жалко начал Даниль — и осёкся.

Оцепенел.

…Будто бы пространство искривлялось, меняя свойства: оснеженный лес за спиной Ящера вздрогнул — неестественно-легко, как на некачественной видеозаписи; в наступившем полном безмолвии воздух поплыл, точно от жары, смазались контуры предметов, плеснули вверх и в стороны какие-то ненормальные тени. Наваливался и сковывал страшный холод, одинаково мертвивший плотный и тонкий миры.

Замирая от жути, Даниль смотрел, как медленно изламывается линия горизонта — подымается, вздыбливается, выгибаясь контурами гигантских крыльев… Здесь заканчивался страх: осознав, что возникло перед тобой, нужно было либо упасть и умереть от страха, либо совершенно забыть о нём.