Андрей Жвалевский - Четыре рассказа

– Твою мать…

– Твою мать, – сказал вежливый профессор с сложношипящей фамилией, – можно доставить в состояние ремиссии. Но это только на одно время.

Он с самого начала с достоинством заявил, что «учился русскому в совершенстве», однако совершенство оказалось неполным. Чудовищные грамматические конструкции заставляли Мику болезненно морщиться изнутри и вспоминать фразу «Люди так не говорят». Этой фразой были исчерканы первые Микины сценарии, которые он наполнял красивыми – и совершенно непроизносимыми диалогами.

– Когда одно время выйдет, – продолжал швейцарец, – ремиссия имеет прекратиться.

– Как долго будет длиться… одно время? – Мика невольно перешел на вывернутую стилистику собеседника.

– Около двух лет… Или шесть.

«От двух до шести лет», – перевел для себя Мика, без особой, впрочем, уверенности в правильности своей догадки.

– А потом?

– А потом следует повторить возобновление лечёбы… – тут профессор почуял, что с лексикой что-то не так, пошевелил губами, но не поправился.

– Хорошо, – сказал Мика. – Где подписать?..

…К своему стыду Мика старался ужать свой диалог – такой важный для мамы! – до минимума. Его не отпускала бредовая мысль, что все решат не врачи, а он. Вернее, его герой-физик. Этот парень закопался в своих уравнениях и дилеммах, в «да-нет», «туда-обратно», а выход был. Выход куда-то в третью сторону. Мика ощущал это каким-то неизвестным медицине органом чувств в районе солнечного сплетения. Прибежав в номер, он перечитал несколько последних страниц, на которых герой вписывал в формулу то плюс, то минус (Мика с наивностью дилетанта решил, что достаточно в Самой Главной Мировой Формуле поменять знак – и время двинется вспять).

«Минус или плюс, – с горькой иронией сказал Леонид, – вот в чем вопрос…»

Фраза на свежий глаз показалась слишком пафосной. «Люди так не говорят». Мика выделил и удалил предложение.

Задумался.

Что-то там было.

Не по форме, по смыслу.

Он нажал «контрол-зед».

«Минус или плюс»…

Дихотомия.

А бывает третий вариант? Если ни минус и ни плюс не подходят… тогда…

Ноль!

Ноль!

Леня смотрел на формулу и не верил своим глазам. Коэффициент перед «тэ» – не единица и не минус единица. Коэффициент равен нулю. Вырожденный случай.

Он нетвердо, не веря сам себе, вписал ноль в уравнение. Третий член сразу исчез. И четвертый. В пятом – неопределенность, которая легко убирается Лапиталем. Остается всего три члена. И не нужно никакое Фурье-преобразование… Все просто, а, значит, все правильно.

Он стирал длинные последовательности переменных и вписывал на их место короткие. Или вообще ничего не вписывал. Через минуту закончил. Выражение, которое недавно плотно оккупировало всю доску, теперь свелось к двум строкам.

Очень изящным. Не «Е равно Эм Цэ квадрат», но все-таки.

И в голове, сама собой возникла схема установки, которая позволяла бы смоделировать его бредовую модель.

Модель, в которой нет переменной «тэ».

Нет времени.

– Нет времени! – отвечал Мика на все попытки персонала отвлечь его от сочинительства.

Он был одержим. Следовало очень быстро и очень достоверно описать действия молодого физика Леонида. Интернет в качестве консультанта не помог – сугубый гуманитарий Мика немедленно запутался во всех этих циклотронах-позитронах. В конце концов плюнул и решил, что эксперимент проводится на коллайдре. Находиться в Женеве и не слышать о Большом Адронном Чуде XX века – этого не смог даже Мика, живший почти отшельником.

Он решил не утруждать себя полным описанием установки, о которой не имел зеленого понятия. Сделал упор на противодействии коллег, на детективной составляющей, на том, что установку Леониду пришлось настраивать подпольным образом, обманув охрану.

Установку Леониду пришлось настраивать подпольным образом, обманув охрану. Это была авантюра, провал которой стоил бы ему научного будущего. Но это мало заботило его – ведь он собирался лишить будущего все человечество. Весь мир.

В перерывах сбегал к маме, которой становилось все лучше в целебном альпийском воздухе, и повторял, как мантру:

– Мама, мы будем жить долго и не умрем никогда!

– Мама, мы будем жить долго и не умрем никогда!

Мама, у которой ремиссия началась в строгом соответствии с расписанием врачей, улыбалась и погладила его по руке. Ладонь ее оказалась твердой и жесткой, как пемза.