Андрей Жвалевский - Четыре рассказа

Мика попытался объяснить, что это не заявка, это так, это вообще для другого, но смог добиться только обиды и подозрительности.

– Я понимаю, – сказал друг, – ты фрилансер, сам себе хозяин. Но вообще-то я думал, что у меня право первой ночи. Все-таки я тоже для тебя кое-что сделал…

И бросил трубку.

Пришлось перезванивать и рассказывать почти правду: что мама со вторым инсультом в больнице, что он сам не свой, что синопсис писал лишь бы отвлечься, успокоить нервы…

– А мама-то как? – встревожился Корнилов.

– Обошлось. Ремиссия.

– Слава богу. Ладно, не знаю, для чего ты все это писал, но я заявку покажу на НТВ. Только сразу морально подготовься, что они попросят серий побольше. И труп в каждой серии, а лучше два. У них разнарядка на трупы, ты же знаешь…

В больницу Леня забежал перед работой, чтобы был повод побыстрее уйти.

Женщина на койке выглядела ужасно, гораздо хуже, чем в гробу, окруженная цветами. Похоже, над ней потрудились гримеры, смывая пудру и прочую краску.

Желтая кожа обтягивала острые скулы. Глаза были прикрыты, но это только усиливало впечатление безотрывного взгляда. И вообще весь строгий облик внушал желание повиниться и спрятаться куда-нибудь.

«Я тебя убью, – повторил Леня, – обязательно. Вот только придумаю как»…

…В лабе уже кипела жизнь, привычная и размеренная. Маховик исследований, запущенный Колей, раскачивался вроде бы без посторонней помощи. Тем не менее Лёня не поленился, проверил парочку расчетов, заставил заново собрать лазерную установку, в которой выходное зеркало показалось ему кривоватым, дал пару ценный указаний помельче.

Нет, Лёня не демонстрировал свое начальственное положение. Просто не хотел, чтобы Колина работа притормозилась.

Поруководив, Лёня заперся в кабинете. Извлек из верхнего ящика стола стопку мелко исписанных листиков. Обратный мир, выраженный в формулах… Обратное течение времени…

Почерк был уже его, Лёнин. Он заново проверил, что получится, если перед t будет все-таки минус, а не привычный плюс. Получилось даже грандиознее, чем у Коли.

В этом мире вместо закона всемирного отталкивания действовал закон всемирного тяготения.

В этом мире материя постоянно саморазрушалась.

В этом мире все было задом наперед.

В этом мире Лёнчик мог реально убить свою маму…

Название пришлось заменить.

Генпродюсер канала лично позвонил Мике и пространно разъяснил: «Мама, я тебя убью» оттолкнет многих зрителей. Оказывается – Мика не подозревал – основную часть телеаудитории составляют женщины. Даже детективы смотрят преимущественно домохозяйки. Нельзя им вот так в лицо: «Мама, я тебя убью!». Они же сразу на себя все переносят…

Мике пришлось раз пятнадцать согласиться с генпродюсером, прежде чем тот успокоился.

Напоследок они договорились, что название останется рабочим, а настоящее придумается потом, перед постпродакшном.

Все остальное – «окей», вот только пусть главный герой не будет криминальным авторитетом. Все уже накушались этими «ревущими девяностыми». Пусть будет… бывший военный. Это и к народу поближе. И еще – не надо трех кандидаток. Коню понятно, что правильная кандидатка – третья…

Мика слушал, как его идею, цельнометаллическую, гармоничную, нерушимую, режут на части, потрошат и пришивают аляповатые заплатки.

Он не спорил. Он понимал, что генпродюсер по-своему прав. И Мика знал, что напишет все так, как нужно заказчику. И трупы там будут. Например, одну из неудавшихся матерей главный герой задушит подушкой (Мика давно собирался куда-нибудь вставить этот старомодный способ, который ему нравился еще по «Пролетая над гнездом кукушки»).

Но параллельно он будет писать книгу.

И оставит в ней и криминального авторитета, и трех кандидаток в мамы, и все прочее, что родилось сразу вдруг, как будто надиктованное кем-то. И уж этого он не даст испахабить ни одному продюсеру. Вернее, ни одному редактору.

На мгновение Мике захотелось написать роман в стихах, но только на мгновение.

Тут нужна была проза. Простая и сочная, с рваными диалогами и предельно точными описаниями.

Да и, если честно, разучился Мика писать стихи.

Мамино состояние оставалось стабильным.

Мамино состояние оставалось стабильным.

Она тяжело, с надрывом дышала. Лёня часами слушал этот выматывающий душу сип. Это могло показаться мазохизмом – а могло и оказаться мазохизмом, но он не мог отойти ни на шаг. Часами проматывал в голове одну и ту же картину: он берет подушку, кладет ее на желтое лицо и крепко прижимает. Углекислый газ перестает поступать в легкие, они не функционируют. Мама умирает.