Так же последовательно и уверенно, как говорил, Магистр разлил чай и нарезал хлеб.
* * *
Большое трехстворчатое окно выходило во двор, и с высоты третьего этажа площадь сквера, разбитого внизу, была равна площади черного ночного неба. Уличные фонари уже не горели, и потому звезды, висевшие над квадратом двора, были видны особенно отчетливо.
Домашние Романа Родионовича уже выехали на дачу, дома его никто не ждал, и ему некуда было торопиться. И эта столь редкая для него возможность не торопясь, со смаком, с удовольствием побеседовать о вещах, обсуждать которые в обыденной жизни было не с кем, разве что иногда думать о них в редкие минуты одиночества, или за книгой, особенно древней, созданной без спешки, с тщательным отбором мыслей и слов для их воплощения, эта возможность воспринималась им как неожиданный подарок Судьбы. Элефанту же был неприятен этот человек, но какие-то тайные нити связывали их, и магистр, увлекшись беседой, никак не мог остановиться, с некоторым даже удивлением наблюдая за самим собой.
Во всем городе, если не считать сотен пар влюбленных, не было сейчас двух людей, столь понимающих друг друга. Слова, фразы, начала мысли было достаточно, чтоб тут же охватить ее целиком и продолжить, либо ответить контраргументом. Знания и приемы мышления были у них во многом схожи, но идеологии были несовместимы, поэтому каждый из них понимал, что эта встреча первая и последняя, и что, не питая никакой личной неприязни друг к другу, они навсегда останутся непримиримыми врагами. По силе мышления, по убежденности в своей правоте, по силе характера они были достойными противниками, но Роман Родионович с сожалением понимал, что система, одну из мозговых клеток которой он представлял, не скоро еще допустит его к каналам управления, в то время как Элефант уже возглавлял хоть и многократно меньшую, но зато очень целостную и жизнеспособную структуру. А ведь история уже знает пример, когда небольшие теплокровные вытеснили огромных динозавров, и психолог чувствовал себя частью такого именно динозавра, неповоротливого тугодума с маленьким мозгом и большим брюхом.
Напоследок, перед расставанием, Роман Родионович, вспомнив старуху, убитую "за идею", подумал, что будь он на месте магистра, страна недосчиталась бы завтра одного психолога, но тут же спохватился, ведь если бы он прошел путь до магистра, то это значило бы, что он неспособен на антигуманные мысли, не то что на поступки. Это успокоило его, и с легким сердцем брел Роман Родионович по пустынным петербургским улицам. Кого надо бояться - так это его.
Словно в магическом танце, следуя вдоль незримо очерченного круга, двигались противники, мерно, неторопливо обмениваясь ударами. Гонг, гонг, гонг - пели, вибрируя, мечи в их могучих руках. У черного Рыцаря черный же меч, прямой узкий с вьющимся вдоль лезвия волнистым рисунком, у Маркграфа - сверкающий полировкой змеевидный.
По всему было видно, что они примериваются друг к другу. Казалось, теперь, когда Черный Рыцарь был измотан прошедшим боем и, может быть, даже ранен, вмятины и насечки оставленные на его панцире намекали на это, теперь силы противников были равны, поскольку Маркграф давно уже должен был оправиться от того, первого, удара и столь бесславного падения.
На мгновение мне вдруг почудилось, что сражаются не рыцари, а их мечи, и забранные в латы люди только следуют их воле, их приемам и привычкам. Один меч двигался описывая эксцентричную спиралевидную траекторию, другой - словно бы чертил квадрат, причем попеременно, то самым концом лезвия, то рукоятью.
После нескольких кругов, которые дал каждый из противников, рисунок поединка неожиданно повторился, и, с этого момента, если бы я видел все это не воочию, а на экране, то мог бы подумать, что монтажер склеил одинаковые кадры друг с другом, чтобы удлинить сцену боя.
Читать дальше