Дункан Мак-Грегор - Конан и призраки прошлого

Теперь и вино подходило к концу: целый день гости вливали его в свои бездонные глотки, обливаясь и булькая, падали на пол один за другим, кто молча, кто с хрипом, кто с песней, пока не осталось за столом трое -- самые крепкие, самые здоровые -- толстяк Улино, грустный красавец Сенизонна и соломенноволосый весельчак Агрей. Они-то и восседали сейчас за столом в доме гостеприимного Играта, с достоинством принимая его влюбленные вздохи и взоры и высасывая из кружек последние капли живительной влаги.

-- Что, Играт, собрался-таки с нами? -- заплетающимся языком пробормотал Сенизонна.

-- Ну, -- закивал из своего угла ленивый хозяин.

-- Заче-е-м? -- Улино попытался всплеснуть пухлыми руками, но покачнулся и чуть было не свалился под стол. Видимо, сообразив, что под столом ему будет тесновато, он вцепился в рукав Агрея и так удержался на своем табурете. -- Зачем, безмозглая лилия моего большого сердца? Думаешь, мы только набиваем животы, спим да пляшем?

-- Под Мессантией есть один гнусный городишко, -- подал голос Агрей. -- Глемозо называется... Так нас две луны назад оттуда гнали чуть не до самой Алиманы.

-- За что? -- выпучился Играт.

-- А ни за что, приятель. Мы -- шуты, ублюдки...

-- Сам ублюдок, -- недовольно скривился Сенизонна. -- Пес вонючий... Но Глемозо и впрямь гнусный городишко. Только я начал рассказывать о Семее и Онзало -- знаешь эту историю, хозяин?

Играт замотал головой.

-- Прекрасная девушка Семея жила в далеком Иранистане... -заунывно начал Сенизонна, закатив глаза. -- Губы ее, подобные лепесткам ахаяны...

-- Ахаяны! Вот за то в тебя и швырнули первый камень! -презрительно надул щеки Улино. -- Ахаяна не имеет лепестков, чтоб ты знал, печальная гусеница... Это маленький кустик, с виду похожий на кактус, весь в колючках. И растет он только на земле пиктов -- в Иранистане о нем никто и не слыхивал!

-- Можно подумать, в Глемозо кто-нибудь слыхивал! -- обиженно фыркнул Сенизонна. -- И не называй меня печальной гусеницей, навозная куча. Было время, я служил в войске славного Гаура в Туране и таких жирных верблюжьих горбов переколол не меньше дюжины! Так что лучше не выводи меня из терпения. Я многотерпелив, много... Но...

-- Заткнись, -- без тени почтения к военным заслугам Сенизонны махнул ручищей толстяк. -- Я тоже не всегда выглядел таким куском дерьма.

-- Расскажи о зуагирах, Улино, -- встрепенулся Агрей. -- Ты ведь бывал с ними?

-- Недолго... Луну или две...

-- Расскажи нам!

-- Давно было дело, да и нет охоты болтать.

-- Да у нас кроме Кука и Лакука все умеют держать в руках оружие! -- Сенизонна зарделся, стараясь не смотреть на толстяка. -Так что нечего делать героя из этой жирной крысы. И Мадо повоевал, и Ксант с Енкином, и даже Михер! А Леонсо и вовсе был десятником в Султанапуре. -- Помолчи ты наконец, Сенизонна! -- с досадой сказал Агрей.

-- И не подумаю!

-- А я говорю, помолчи! -- в голосе светловолосого красавца зазвучала угроза.

-- Ублюдок!

-- Ах ты дерьмо... -- задушенно просипел Агрей и кинулся на Сенизонну. Но тот был начеку и с размаху хватил приятеля пустой кружкой по лбу. Соломенные волосы лицедея окрасились в алый цвет и голова его упала на стол.

Улино наблюдал за происходящим с полнейшим равнодушием. Он знал, что голова у Агрея крепкая словно у каменной статуи, что Сенизонна сейчас расхнычется и начнет умолять о прощении... Точно так и вышло. Спустя лишь несколько вздохов Агрей замычал, царапая стол, а у грустного красавца Сенизонны задрожали пухлые алые губы и слезы навернулись на прекрасные, темно-серые глаза в длинных пушистых ресницах. Толстяк усмехнулся, слегка повел жирными холмами плеч и подмигнул побледневшему Играту.

-- Так и живем!

Ленивый хозяин глубоко вздохнул: то и дело вспыхивающие стычки меж лицедеев пугали его. Сам мирный, всегда железно спокойный, он не выносил ссор, а тем более, драк, и все же желание отправиться странствовать по свету с балаганом не оставило его ни на миг. Только легкая, почти бессознательная грусть сжала вдруг его сердце, но тут же и отпустила. Он оглядел свое жилище и зашевелил губами, как бы прощаясь с ним. Комната сплошь была заплевана и полита вином, завалена пустыми кувшинами, большей частью разбитыми, клочьями куртки Мадо и рубахи Енкина, накануне сцепившимися уже не на шутку, сухими крошками, костями двух куропаток -- их в предлесье собственноручно изловила расторопная Велина, и прочей дрянью, бывшее предназначенье которой не смог бы теперь определить и сам хозяин. С потолка свисала многолетняя паутина -- ею восторгался Сенизонна, усматривая в мохнатых серых клубках грусть, сокрытую в его душе; в щелях стен пророс мох и толстые жуки сновали по нему туда-сюда, а дыра посередине обозначала у Играта окно -- в него можно было высунуть голову, но лучше все же было этого не делать: на обратном пути голова застревала намертво и вернуть ее к телу стоило немалых сил и ухищрений. Так выглядела комната ленивого хозяина спустя три дня после поселения гостей. Оно и понятно -- прежде здесь гадил один Играт, а теперь ему помогали еще двенадцать мужчин и одна женщина.