Дункан Мак-Грегор: Владычица небес

Белый двухэтажный дом Сервуса Нарота стоял на самой окраине Лидии — небольшого городка на юго-востоке Аргоса. Вся Лидия построена на холмах, между коими текут быстрые ручьи с водою чудесного голубого цвета, такой прозрачной и вкусной, что за ней каждый день ходят с бадьями и сосудами люди из соседнего Шема. Горожане не против: подземные источники щедро питают ручьи, а шемиты в благодарность за воду дешево продают на их базарах ткани и зерно.

Что касается дома благородного рыцаря с благородным именем Сервус Нарот, то про него говорят, будто комнат там не меньше сотни, а коридоры имеют столько рукавов, что заблудиться в них не стоит труда.

Еще говорят, что дорогими коврами из Турана покрыты полы, все светильники сделаны из чистого золота и украшены самоцветами, вкруг дома разбит роскошный сад, и в нем гуляют павлины с хвостами такой красоты, какой в мире просто нет, — словом, много чего болтают славные лидийцы о своем земляке и его благосостоянии, но кто б им верил! Всем известно, что Лидия — столица сплетен, пусть и весьма малых размеров.

Подъезжая к западным воротам города, философ Бенино Брасс с добродушным смехом передавал эти россказни своему младшему брату Пеппо, при этом не забывая сопровождать их соответствующими смыслу нравоучениями.

Парень слушал внимательно, хотя длинное белое лицо его ни разу не обрилось даже подобием улыбки: судя по всему, он считался при брате кем-то вроде ученика, и сия должность ему давно наскучила. Во всяком случае, он избегал смотреть в глаза Бенино, предпочитая разглядывать шелковую гриву своей коротконогой буланой, что от самой Мессантии — их родного города — хромала, оступившись в овраге. Менять же ее в пути на другую он не желал, ибо бедняжка буланая была его старой подругой — еще ребенком он получил ее в подарок от отца и с тех пор никогда с ней не расставался.

Половина солнца, уже оседавшего за горизонт, блестела тускло и красно, почти багрово, обещая назавтра ветер и, может быть, дождь.

В этом свете все казалось волшебным: и деревья, и кусты, и трава, чья зелень сейчас густо перемешалась с розовым, и серая городская стена, в серебристых слюдяных крупинках коей сверкали тысячи крошечных алых солнц, и голубые небеса с бело-фиолетовыми хлопьями облаков, и сама полоса горизонта, ставшая в это время пурпурной, как пояс придворного казначея.

Сквозь решетку ворот Пеппо увидел узкие и кривые, но аккуратно вымощенные желтым плоским камнем улочки Лидии, приземистые домишки, выстроенные как по одному рисунку — все квадратные, одноэтажные, с полукруглыми крышами, — а также редких прохожих с одинаковым выражением усталости на смугло-серых лицах.

Все это тоже было залито тем же розовым мертвым светом, но не трогало нежную душу Пеппо тоскою — так часто бывает в предзакатное время, и он не раз наблюдал подобную картину из окна собственного дома в Мессантии.

Философ с небрежной щедростью кинул в растопыренные пальцы стражника несколько монет, и тот услужливо распахнул перед братьями городские ворота.

— Ах, до чего люблю я маленькую Лидию! — Так воскликнул Бенино, поворачивая свою лошадку (тоже, кстати, буланую, но помоложе) направо от ворот. — Посмотри, Пеппо, посмотри, мой мальчик, какова геометрия! Кажется, и твой учитель Климеро не начертил бы так ровно! Дом — словно целиком выточен мастером из огромного валуна, а рядом — точь-в-точь такой же, и вот еще, и еще…

На восторги брата Пеппо лишь смурно усмехнулся, а головы так и не поднял.

— Но сейчас ты увидишь истинное искусство. Правду сказать, сплетники не так уж и лгут, описывая красоты дома Сервуса. Мрамор необычайной белизны, в солнечный день прямо слепит. Витражи в окнах первого этажа составляют настоящие картины с сюжетом; цветные стекла для них, между прочим, везли из нашей с тобой Мессантии. Ну, светильники, ясно, не из чистого золота, а всего-то из бронзы, да и павлин — существо гнусное, гордиться им, право, смешно… Зато крыша!.. О-о-о… Сплошь стеклянная! Как чудесно взирать сквозь нее на небеса — ночные ли, дневные ли…

Бенино вдруг замолчал, споткнувшись на последнем слове, и Пеппо сразу насторожился. Он понял, что брата посетила некая интересная мысль, кою следовало немедленно записать, иначе потом Бенино ее забудет и впадет в уныние, а хуже уныния философа — уж он-то знал наверняка — ничего быть не могло.