Albireo MKG - Всё возьми

«После того, что он сделал со мной, я не имею права даже мыслями осквернять имя Тристакиннии. Я как-то видел, после какой-то провинности сидя на цепи, как занимаются любовью Фрей и Тристакинния. Я не понимал, как можно так грубо обращаться с таким цветком, как она. Я мужчина, и знаю, когда мужчина получает удовольствие, Фрей владел моей красавицей, но сам был словно где-то далеко. Неужели он привел ее, тоже только для того, чтобы унизить меня, показать мне, что моя возлюбленная принадлежит ему, так же как я.

Тристакинния говорила что-то о свадьбе, о том, что она не может принадлежать ему в доме отца до свадьбы. Фрей небрежно цедил: и что он сделает? Заставит меня жениться на тебе?

Красавица закусывала губу, а я не мог ее никак утешить. Он владел ею как женщиной и как мужчиной, сзади. Тристакинния плакала, я видел, как ей больно, но Фрей умел через боль вести к удовольствию. Через секунды она уже бесстыдно стонала от наслаждения. Я смотрел на женщину, я хотел видеть только ее, ведь мне вряд ли представится еще возможность видеть ее в любви. Но почему-то я увидел глаза Фрея, он двигался в Тристакиннии и смотрел прямо на меня. Смотрел живо, его глаза не были даже затуманены страстью. Я уже научился отличать его взгляды. Когда они счастливо-морозные, как северное небо в солнечную погоду, когда они, как наше средиземное море, горят от страсти, когда они темные, как грозовое небо, от гнева. Я осмелился встретить его взгляд, он усмехнулся и подмигнул мне, хищно впившись в шею Тристакиннии. Она вскрикнула, провалившись в тяжелый восторг. Я знаю, какой восторг может дарить Фрей. Мне было невыносимо видеть Тристакиннию. Она знала, что в комнате есть еще я, но не отказывала Фрею. Каким надо быть чудовищем, чтобы унижать даже свою невесту, которую ты будешь показывать своим богам, которую возьмешь в свои подруги.»

Эйшан вдруг поняла, что вот тут, она согласна с этим северным чудовищем, Фреем, когда он имел северянку при Искандере. Если бы она оказалась там, если бы она все знала, она бы сама, – Элох свидетель! – посоветовала Фрею сделать это с Тристакиннией! Нет ничего унизительнее, чем мужчина в твоем теле, думающий о чем-то другом. Элох словно услышал молитвы Эйшан и дал ей глоток мести сразу, прямо в этих свитках. Воистину Элох всемилосерден!

«Теперь я сплю с Фреем. Он обнимает меня во сне, или я сплю с его членом во рту, или он не выходит из меня после насилия. Я слышал, как Тристакинния выговаривала ему, что он проводит больше времени с рабом, чем с нею или друзьями. Что за странная страсть владела Фреем, что за странное желание унизить и подчинить другого человека, что он был увлечен этим занятием вместо общения с любимой. Мы, действительно, почти не расставались с Фреем, он водил меня повсюду с собой. Теперь я не мерз на улице, хозяин дал мне меховую накидку, белую, теплую и мягкую, длинную, в таких ходили очень богатые женщины. Я видел, как некоторые жены и любовницы викингов с завистью и злобой смотрели в мою сторону. Ноги, израненные камнями, теперь защищали от холода и острых камней меховые мягкие шкуры. Я все так же не мог бы сбежать, но, по крайней мере, ноги были защищены. Он не стал добрее ко мне, я на положении женщины у него, а не собаки. Не знаю, что хуже.»

Последний свиток в шкатулке был полностью написан ларабавицей. Эйшан уткнувшись в свиток плакала, молила Элоха о возмездии. Молила его о том, чтобы он дал забвение Искандеру, чтобы раскрыл его сердце ей. Красавица начала читать последний свиток.

«Все закончилось. Фрей ушел с викингами в поход. Он наказал слугам не трогать меня, не заставлять работать, позволять мне читать и писать, кормить. Спать мне можно было у него в комнате, на его постели. Странным образом я ощущал одиночество, словно уже свыкся со своим положением. Неужели я скучаю по этому зверю? Меня ужаснула эта мысль.

Я решил сбежать. Сейчас самое время. И если меня поймают – буду драться до последнего. Надеяться на то, что Тристакинния будет моей? Как же это глупо, не в моем положении. Я принадлежу Фрею. Какой холодный здесь осенний ветер. Но его дуновение облегчает ноющую боль, где-то в сердце, наверное, это ноет клеймо.

Я сидел во дворе, на скамье. Вокруг сновали слуги, на меня особо никто не обращал внимания, я хотел помочь им таскать корзины с урожаем, но смотритель усмехнулся и сказал, что хозяин сказал не утруждать наложника-раба.

– Иска? – услышал я. Нежный любимый голос. Я поворачиваюсь. Она. Так близко. Тристакинния смотрит на меня внимательно и грустно. На меня, на дорогую накидку на мне, и с немым вопросом заглядывает мне в глаза. Я не знал, что ей сказать.