Albireo MKG - Всё возьми

Мне хотелось сплюнуть, воспротивиться, убить насильника и убежать. Увы, я помнил об изощренных наказаниях, которые Фрей пускал в ход за неповиновение. Болезненный жар, растекающийся от сосков, достиг паха, я почувствовал, как твердеет моя плоть. Как же стыдно мне было за мое желание. Я снова раскрыл рот, впуская член хозяина, стараясь не впустить его глубоко, сам сомкнул губы и начал ласкать его языком. Фрей застонал и начал двигаться, как двигаются в женщинах, стремясь войти мне в горло. Ему было удобно, мне нет, я не мог выбирать положение удобное для себя. Ладони Фрея начали ласкать мое тело, сминая кожу, властно лаская член. Его стоны становились громче, он резко склонился к моему члену и поцеловал головку, изливаясь мне в горло. Я не мог сдержаться и семя выстрелило ему в губы. Фрей выпрямился, слизнув его с губ, усмехнулся. Я сглотнул.

– Хочешь принадлежать мне? – прошипел он.

Я промолчал, опустив глаза. Я боялся необузданного гнева хозяина, сейчас, так близко от него, чувствовал себя беззащитным. Мы одного с ним возраста и роста, но не знаю, смог бы я победить его сейчас в схватке.

Я сжался, когда хозяин притянул меня к себе и снова поцеловал. Потом я набрался смелости и отстранился:

– Хозяин, пожалуйста, это неп…

Его глаза загорелись ярче, почему-то напомнили мне море дома.

– Все мечтаешь о женской любви? – прошипел он.

– Хозяин…

– Хочешь отыметь Тристакиннию? – зло спросил Фрей.

– Но это же неправильно, хозяин! Это грех.

Фрей рыча сбросил меня на пол.

– На колени! – хозяин достал плеть. Я сжался, услышав свист плети и почувствовал обжигающую боль. – Все мечтаешь о потаскухах?

– Прости!

– Ты будешь ублажать только меня. Ты мой, – склонившись выдохнул на ухо мне Фрей, перестав меня сечь, – ты будешь моим до конца своей жизни и после, и твой бог отдаст тебя мне, потому что ты мой. И через семь жизней, ты тоже будешь мой.

– О Боже великий! – выдохнул я в отчаянии.

– Это все еще грех для тебя? До тебя еще не дошло, скотина, что мое желание закон для тебя?

Страх и боль вконец измучили меня.

– Пожалуйста, хозяин!

Фрей приказал мне лечь грудью на лежак. Я думал, что Элох поразит меня за уже сделанное, но видимо Элох был занят. Хозяин усмехнулся, и встал надо мной:

– Расставь колени шире, раздвинь ягодицы руками!

Я покорно выполнил приказ, и снова почувствовал, как моя плоть снова твердеет, теперь я готов был сам себя поразить. Хозяин схватил мой член, с силой сжал:

– Попробуй сопротивляться, и я сделаю из тебя рабыню, – предупредил он.

Хозяин сразу глубоко вошёл в меня, замер на миг, и начал двигаться. Мне показалось, что он рвет меня изнутри. Я дернулся, пытаясь вытолкнуть его, но Фрей прижал меня к лежаку, правда, оставил мое тело. Он развернул моё лицо к себе, я увидел его бирюзовый взгляд, как море дома:

– Ты притворяешься, что тебе не нравится? Проси меня взять тебя, Иска!

– Возьми меня, хозяин, – горечь и отчаяние в очередной раз погрузили меня на дно человеческой низости.

– Еще! – потребовал Фрей.

Я сглотнул, ещё раз набрал воздух:

– Возьми меня, господин, я хочу этого.

Он начал целовать мою спину, играть с гениталиями и сосками. И, – о ужас! – я ощутил, что и правда хочу этого. Фрей снова вошёл в меня. Он двигался долго, я чувствовал, как мне казалось, как рвутся ткани внутри меня. Кажется, я стонал. Я презирал себя за наслаждение от насилия. Нет мне прощения. Он замер, и я почувствовал, как он излился в меня. Ниже падать было некуда. Хозяин полежал на мне, отдыхая, потом впился мне в шею губами.

Он не оставил меня, удовлетворив похоть, грозился оскопить меня, насмешливо слушая мои мольбы, насиловал, пинал и засовывал ногу мне в зад, заставлял изливаться перед ним, лаская себя, слизывать его семя с пола, опять насиловал. Он поил меня своей мочой, как часто. Я сосал его член еще несколько раз. Он разорвал мне уретру пальцами, пытался насиловать меня туда. Я давно уже перешёл свой предел стыда и боли и, как ни странно, получал болезненное удовольствие.

Мы уснули на постели хозяина. Фрей обнимал меня, как обнимают женщин, уткнув лицом себе в грудь.»

Эйшан задохнулась от ужаса и животного вожделения. Слишком живо она представила написанное. Она так ярко видела мучителя, будто была с ним знакома. Она так ярко теперь понимала Искандера, только не знала, что делать с этим пониманием. Животная какая-то подсознательная ревность к Фрею, была сильнее даже, чем к глупой северянке.