Дмитрий Быков - Один. Сто ночей с читателем

Главным хитом Нилина – и как писателя, и как, рискну сказать, социального мыслителя – была, конечно, повесть «Жестокость» с противостоянием Малышева и Узелкова. Узелков – это догматик, ничтожество, всё лицо ушло в уши и нос, преисполненный чувства собственной непогрешимости. «Тщедушный деятель» – там о нём сказано. «Неужели такого сильного, уверенного в себе человека, как Венька Малышев, – говорит повествователь, – мог доконать такой тщедушный деятель, как Узелков?»

Но там речь идёт о Лазаре Баукине, рыжебородом таком мужике, который в общем наш, попал к бандитам случайно. Он помогает Малышеву поймать банду и главаря, потому что доверился Веньке. Но начальник уголовного розыска арестовывает Баукина, и тот решает, что Малышев его обманул. К тому же Венькина любимая девушка якобы показала Узелкову письмо к ней от Веньки – и Венька в отчаянии стреляется.

Я думаю, что, может быть, противостояние Жеглова и Шарапова отчасти отсюда. Но обратите внимание: у Вайнеров Жеглов гораздо сложнее Шарапова. И не потому, что его таким сыграл Высоцкий, а потому, что он таким и написан. Помните пушкинское замечание: «У Мольера Скупой скуп – и только; у Шекспира Шайлок жаден, мстителен, чадолюбив, остроумен».

Вот Жеглов – он, конечно, зверь, но при этом он интеллигент, интеллигент в таком ещё прежнем понимании. Он «из бывших», как поясняли Вайнеры и Высоцкий, прошёл довольно большую школу. Он деклассированный элемент, который сам нашёл себе место в новой реальности. У него есть совершенно неожиданные навыки и неожиданные познания. И он как-то шире Шарапова. Шарапов слишком правильный и прямой (почему и сделал прекрасную карьеру в дальнейших текстах Вайнеров, там же есть продолжение про Шарапова). Жеглов к Узелкову несводим. И в этом смысле Вайнеры пошли дальше.

Но не могу не сказать, что Нилин как стилист и выше, и интереснее Вайнеров. Нилин писал лучше. Нилин прошёл школу репортажа, школу такого советского конструктивизма. Он, безусловно, прекрасный сценарист; у него пейзаж, диалог, при замечательном лаконизме двумя штрихами обрисован герой. Всё это очень характеризует его как писателя с хорошей языковой школой. Такие вещи, как «Тромб», «Впервые замужем», «Дурь», из которой Хейфиц сделал замечательный фильм «Единственная», – это проза класса Веры Пановой, класса Юрия Германа. Это авторы, которые прошли школу советского журнализма, поэтому пишут, как будто у них очень мало времени и надо на коротком пространстве быстро реализоваться.

– Рассказ Чехова «Ариадна», по-моему, излишне откровенен. Писатель высказался о женщинах слишком правдиво. Может, не стоит предупреждать безоблачных романтиков, что последует за эйфорией влюблённости?

– Нет, как раз, мне кажется, этот рассказ пристрастный, злой, предельно субъективный. Видите ли, какая штука. О женских образах у Чехова следовало бы, конечно, читать отдельную лекцию, потому что у Чехова женщина либо «душечка» – тупая, добрая, в общем, дура, которая живёт жизнью мужа, страстно любит мужа, вызывает слёзы у читателя сентиментального, но представить рядом с собой такое существо страшно. И когда в финале она любит уже мальчика, с которым вместе готовится к экзаменам и к переэкзаменовкам, тут полагалось бы, наверное, разрыдаться – а Чехов сардонически усмехается. Это, конечно, не та женщина, которая ему нравится.

Есть другой тип чеховской женщины – тип «Чайки», тип Нины Заречной, которая изображена, не побоюсь этого слова, почти с ненавистью, потому что она всё время говорит красиво. Она жертва мужской похоти, но она и жертва собственного самолюбования, собственного желания быть с прославленным писателем. Она бросила Треплева, и бросила без сожалений, потом пришла показаться ему, дать ему надежду – и опять исчезнуть, после чего он и застрелился. Нина Заречная ничем не лучше Тригорина. И хотя она жертва его, но она же сама летела навстречу этому огню.

Вот другой тип женщины чеховской – это героиня рассказа «Жидовка», которая претендует быть умной и действительно умна, но использует ум только для того, чтобы вертеть мужчинами и лгать им на каждом шагу. Вообще эта женственная природа еврейства, о которой писал Отто Вейнингер в книге «Пол и характер. Принципиальное исследование», у Чехова очень подчёркнута.

Ну и Ариадна – как вариант. У Чехова очень мало героинь, женщин, которые бы действительно вызывали у него самого любовь и умиление. Мне приходит на ум только Мисюсь из «Дома с мезонином». И именно потому, что Мисюсь робкая, слабая, добрая. Для Чехова же очень важны люди слабые, которые не претендуют учить. Есть ещё Лида из того же рассказа, красивая, с твёрдыми губами, с твёрдыми бровями, отвратительная Лида, которая диктует про этот свой кусочек сыра, которая уверена в своей правоте, которая любуется и кичится своей благотворительностью, – это тоже довольно распространённый чеховский тип.