Дмитрий Быков - Один. Сто ночей с читателем

Ларс фон Триер совершенно правильно говорит, что один из самых магических эпизодов мирового кино – это первый диалог Тереховой и Солоницына. Женщина сидит на заборе у околицы и ждёт мужа. Муж, скорее всего, не придёт, потому что он у другой. А идёт мимо доктор со своим чемоданчиком, присаживается рядом… И потом они падают с этого забора, и ветер гуляет по траве. Вот здесь – всё чудо жизни, вся тоска её, неразрешимость, загадочность. А умение увидеть загадку – это вообще очень Тарковскому присуще. Потому что эти волшебные пейзажи, этот страшный сон о том, как падает кувшин, или о том, как таинственная рука открывает дверь… эта атмосфера детского сна послеобеденного, дневного, когда тебя заставляют спать, а ты спать не хочешь и сквозь этот сон воспринимаешь реальность искажённо. Это ощущение и умиротворения, и покоя, и вместе с тем – подспудного ужаса, который во всём этом есть. Помните, когда они смотрят на пожар, как там амбар горит? Вот это ощущение мира как такого прекрасного и страшного сна – это и есть лейтмотив всего, что делает Тарковский. Вот в этом есть ощущение чуда жизни.

Я не стал бы подробно разбирать его последнюю картину «Жертвоприношение», хотя в ней мне видится поворот к новому Тарковскому. Я согласен с Андреем Шемякиным, что это не итоговый фильм, а это фильм начала, и именно потому, что это фильм с довольно жёсткой фабульной конструкцией, чего вообще-то Тарковский избегал. Он считал, что фабула в кино лишняя. «Сюжет вредит стиху, как Бродский возвестил», – помните слепаковскую строчку?

Но в «Жертвоприношении» – не без влияния Аркадия Натановича Стругацкого, с которым Тарковский дружил сильно в последние годы, – появляется довольно жёсткая фабула. Именно Стругацкий написал сценарий «Ведьмы», то есть той части, которая связана со второй половиной картины – с поездкой к женщине. В «Жертвоприношении» есть попытка снять фильм с довольно жёстким ощущением морального выбора: человек чувствует, что в мир пришла катастрофа, и спасти мир он может только одним – чем-то пожертвовав; и он поджигает свой дом. Эта фабула немножко в духе Стругацких. Она довольно умозрительная, но она очень точно совпадает с тем ощущением, о котором Стругацкие написали «Беспокойство» (первый вариант «Улитки на склоне»): чувство, что в мир пришла катастрофа, и надо отдать в малом, пока она не забрала в большом, надо что-то отдать, пока она не забрала всё.

С этим ощущением жили тогда очень многие. И надо сказать, что в последнее время этот же сюжет в нескольких картинах преломился (а особенно в «Меланхолии» фон Триера). Есть хороший американский фильм «Shelter» на ту же тему. Фильм Кончаловского «Рай» рассказывает о том же самом.

Бегло я хотел бы коснуться «Сталкера», потому что «Сталкер» на меня произвёл впечатление колоссальное. Я не отдавал себе отчёта в причинах этого впечатления. Просто это было уж очень не похоже на всё остальное. Это был первый фильм Тарковского, который я увидел. Потом нам на журфаке в крошечной тамошней телестудии контрабандой (Тарковский уже уехал) показали «Зеркало». И хотя я знал этот фильм почти наизусть в пересказе матери, покадрово, когда я его увидел, всё равно визуальность его меня абсолютно заворожила. Мать три раза на него ходила, когда его показывали в «Витязе», отстаивала многочасовую очередь и смотрела снова. И я, когда посмотрел «Зеркало», о многом догадался уже, мне многое было понятно.

А вот в «Сталкере», смею думать, я разобрался совсем недавно. Потому что до последнего был уверен, что всё-таки в Зоне что-то есть, какое-то чудо там есть – иначе необъяснимо, почему у сталкеров рождаются дети-инвалиды. Но только потом уже, прочитав и перечитав воспоминания Стругацких, я понял, что Тарковский из второго варианта картины сознательно изъял всю фантастику. Ребёнок у Сталкера родился такой случайно, никакого воздействия Зоны нет. Сталкер всё придумал. Он ведёт туда Писателя и Профессора не потому, что хочет стать вождём секты, а потому, что в жизни должно быть место хоть какому-то чуду, а они этого чуда не хотят и его исключают.

По сути дела, Сталкер аниматор. Вот это – самое страшное, что есть в картине. Он выдумывает все эти чудеса. Он выдумал «мясорубку». Он подвергает людей искусственным испытаниям. Это работа человека, который прогоняет их через аттракцион, через «пещеру ужасов», лишь бы они во что-то поверили. Потому что мир, который этого лишён, даже в самом юродивом варианте, – это мир, в котором жить нельзя, это огромная страшная барная стойка, вот и всё.