Дмитрий Быков - Один. Сто ночей с читателем

И вообще Питер – это город сквотов, город коммуналок, город неформальной странной жизни, которая в восьмидесятые – начале девяностых дала здесь замечательные всходы, настоящие протуберанцы, вспышки такие. Недавно, когда хоронили Дмитрия Целикина, царствие ему небесное, все вспоминали, что он был одной из звёзд этой субкультуры. Замечательную статью, по-моему, Дмитрий Губин написал о том, что тогда над Питером действительно пролилась какая-то божественная благодать. Многим это не нравилось. И мне многое в том Питере не нравилось. Потому что правильно сказал Валерий Попов: «Это всё-таки реанимация, а не ренессанс». Но, знаете ли, реанимация – это лучше, чем добивание ногами. Поэтому Питер для меня до сих пор остаётся столицей альтернативной культуры.

– Тема смерти в творчестве Марины Цветаевой из-за времени декаданса или из-за её мироощущения?

– Не из-за того и не из-за другого. Понимаете, Цветаева вообще изначально, априори – очень здоровый и жизнерадостный человек, дисциплинированный труженик, самоотверженный художник, ради точного слова, а иногда ради «точного слога», как она писала Юрию Иваску, готовый три часа потратить над тетрадью с чёрным кофе и папиросой вечной. Я люблю Цветаеву именно как человека, и как прозаика – больше, чем как поэта. Хотя лучшим её поэтическим периодом считаю примерно с 1918 по 1925 год – условно говоря, с «Метели» до «Крысолова».

И тема смерти у неё… Это, знаете, как у Бунина в коротком рассказе про часовню: тёмный подвал, из которого веет смертью, среди солнечного яркого дня. Цветаева сама настолько яркая и здоровая личность, что мысль о смерти ей нужна постоянно, чтобы подчеркнуть собственную витальность, чтобы подчеркнуть, до какой степени она не приемлет смерти:

У неё нет эстетского любования смертью. У неё есть горячее её неприятие. Для неё смерть – это ещё один повод всех любить:

«Любите» – вот за эту противоестественность, за этот подвиг, за эту жертву. Поэтому для меня тема смерти у Цветаевой – это естественное продолжение и естественное противопоставление её колоссальной витальной мощи, её неубиваемому румянцу. Этот румянец, иногда несколько лихорадочный, есть даже на стихотворениях тридцатых годов. Скажем, у Бродского, несмотря на всю энергию его стихов, я не вижу этого цветаевского румянца, а вижу, наоборот, – прекрасную бледность.

– Что вы думаете о Шервуде Андерсоне?

– Шервуд Андерсон – гениальный писатель. Из того, что он написал, я больше всего люблю «Триумф яйца». Хотя, конечно, сборник рассказов про Огайо – прелестный совершенно. Больше всего мы с Веллером при личном знакомстве были поражены тем, что у нас один и тот же любимый рассказ из «Уайнсбург, Огайо» – «Paper Pills» («Бумажные шарики»). Три страницы прекрасного, я бы сказал, нежнейшего текста!

А из всего, что сделал Шервуд Андерсон, мне больше всего нравится, когда он в сорок лет однажды пришёл в свою контору, посидел за столом, плюнул, надел пальто, три дня где-то скитался, вернулся и никогда больше не возвращался к юридической практике, а занимался исключительно писательством. Вот за это я его люблю. Это надо иногда сделать. У меня несколько раз было такое чувство, когда я бросал заведомо отвратительное дело. Отвратительное не с эстетической точки зрения, а дико скучное, даже если оно было прибыльным. И вот уйти, где-то бродить три дня… Вот это художественный жест!

Спрашивают меня, кого из современных российских поэтов я бы назвал .

Сейчас выходит книга у хорошего поэта Дины Бурачевской, чья книга стихов называется «Дура». Важно уметь назвать книгу. Мне кажется, что это очень удачная книга с удачным названием.

Кроме того, тоже в Петербурге выходит книга стихов Айгель Гайсиной. Это поэтесса, на которую я обратил внимание, когда мы приезжали в Казань на Аксёновские чтения. Года ей было двадцать три. И там был устроен такой парад местных поэтов, и Айгель Гайсина в их числе, потому что она бард. Им как-то легче в этом смысле с просодией, и музыка помогает находить разнообразные какие-то штуки. Вот Гайсина прочла несколько стихов, выдержанных в очень своеобразном размере.