Дмитрий Шорскин - Грозовые облака. Избранное

Суета всех сует… Двор запел интенсивно:
Брызги, шелест, журчанье, шлепки…
А сквозь линзу окна коробки
Жилмассива
Так светлы, так воздушно-легки.

Капли – в струйки, а те, будто корчась от боли,
Потекли по стеклу. За окном
Мир, утративший стройность, собой
Не мозолил
Глаз замыленный. Мыслей содом.

Большой Конюшеный… Иду не торопясь…
Когда-то здесь крылами бил Пегас,
Которого держал за коновязь
Кудрявый гений…
То плача, то безудержно смеясь,
Погряз в грязи пустых столичных дрязг
И похождений —
Устал копытить и устал парить…
…Взглянул на Мойку —
Тоска и грусть… Такою же была она когда
Морозным тихим утром кончил жить,
Как будто бы столкнувшись с Русью-тройкой,
Воистину поэзии родитель и Адам,
Чтоб на Голгофу путь благословить.

Он улыбался для фото,
Город растерзанный – фоном:
Останки славян и остов Славянска…
«Внимание! Вспышка! Снято!»

Народный артист?! Быть может…
Народ его не тревожит!
Два разных Андрея… Умер, сфальшивив,
Тот, чей отец бил фашистов.

Наспех очищена площадь —
Перемешал с камнем мощи,
Смачно готовя салат, «Катерпилар»…
Из тех, кого «Градом» било.

Праздник окончен. Что будет
После расчёта с Иудой?
Может, задумал он с «Пуси Райт» туры
По Божьим домам в натуре?

Колючий, сорный, как репей,
Я мало в детстве повидал:
Карман – худой, что значит и судьба – худая…
Отец меня учил терпеть,
Держать удар,
И обязательно – уметь в ответ ударить.

Сейчас другие времена,
Никто не лезет на рожон,
Рубаху в штопках прикрывает щёгольская…
Но не в характере стенать,
Вооружен
Я наставленьем папеньки и кулаками.

Авторитетные вокруг,
Всё чаще слышно «сэр» и «мэм»,
Картина маслом, как в Калашный ряд с коровой…
Я презираю звон кольчуг,
Блеск диадем…
Деремся честно, с уважением, до крови.

Сейчас не трясутся руки,
Спокоен внешне и собран,
Размерены сердца стуки.

Завис, жизнь других листая,
Холоднокровный, как кобра,
Над миром, убитым майя

В двенадцатом декабре двадцать первого века.

Что если б их детский лепет
Исполнился, вдруг стал былью,
А мы б – превратились в пепел?

Что смог бы сказать я Богу?
Чем ум и тело намылить,
Чтобы отмыть всю ту погань,

Покрывшую поверхность дорогих мне молекул?

Жуёт рот канцерогены,
Во тьме ощерившись жёлто,
Икает напитком пенным.

А время моё несётся
Усейном Сент-Лео Болтом,
И вряд ли мне доведётся,

Увидеть его финал, молнии доминанту.

Планирую досконально,
Записываю ряд пунктов,
Однако мечта банальна:

Продолжились чтобы сутки
Весёлым хохотом утра
И счастьем своей побудки —

Простой бесконечной возможностью вариантов.

Где «я» – там ямы,
Где «мы» – там мысли:
Раздельно: «я» – «мы»…
Наш путь двусмыслен.

Где «вы» – там выстрел
Стрелой Амура:
Из раны вызрел
Нарыв сумбура.

Где «он» – там оникс,
Где «икс» – там игрек…
Бесцветный комикс,
Пустые игры…

Осень. Ветер забулдыгой хнычет,
Тёплых дней, как ассигнаций в кружке
Нищего у сельской церкви,
Злое солнце, холодно, набычась,
Рогом вскрыло облаков подушку —
Пух холодный нагло сыпет сверху.

Оборвались, истрепались листья,
Под ногами силосною массой,
Вот круговорот природы!
Не захочешь, станешь фаталистом,
Чтобы не сломаться от гримасы
Жизни, коль морозами изводит.

До всего есть дело, и стремленье
Ко всему мгновенному, живому:
Прошлые дела – объедки!
Кончилась моя пора цветенья,
Но продлить желаю лета дрёму —