Дмитрий Шорскин - Одиночество в квадрате

Вам подобает знать его в лицо,
Плевать, что он – подлец из подлецов,
Из статуса с системою борцов,
Негласным государству стал отцом.

Кругом бумаги с просьбами истцов,
Не видно у бумаг у тех концов…
Такой бардак за стенами дворцов,
А он – играет красным лишь словцом.

Берет себе на мясо и сальцо
Налог с неживших никогда жильцов…
Я не Высоцкий, не Тальков, не Цой,
И не могу настраивать бойцов…

Всё ж кто-то угостит его свинцом,
Умоет кровью дьявола лицо,
Ведь нынче – гадит кот его тунцом
И мочится с коллекции винцом.

А это вечно пьяное рыльцо,
Так истоптало русское крыльцо,
Так опозорило, что младший из мальцов,
Поймет: налогосборщик наш – с гнильцой.

Все важные открытия в учебники записаны,
Что раньше было ложное – давно уже стандарт,
И истинное в ложное легко переосмыслено,
И делать больше нечего, и нет теперь шарад.

Ученым остается лишь менять места со временем,
Где слово «да» зачеркивать, где «нет» уничтожать…
А между этим действием, для полученья премии,
Задумали о дурости задачи порешать.

И случай подходящий вдруг представился профессорам —
Измерить долю «даунов» в российской стороне,
И русские ученые – Керзон, Рудкевич, Шлиссерман,
За дело взялись радостно, раз нужное стране.

Через какие формулы они проценты вывели?
На чем они основаны? Огнем их счет гори!
Ведь вышло по их сведеньям, что там, где род свой мы вели
Все дураки набитые, а умных только три.

Фамилии не сказаны, но цифири те мерили,
Казну трясли на опыты и составляли план,
А после, при тех опытах, все на себе проверили —
Левон Керзон, Рудкевич Ян и Жора Шлиссерман…

Раньше барду в крупном зале спеть никак,
Выступали в кабаках и по ДК,
Люди были супротив,
Слух и разум навострив,
Брали то, что запрещал им брать ЦК.

С каждой строчкой капал смысл, шел извне,
Удивлялись простоте и новизне,
Доброте и красоте,
Чтобы шедшие затем
Жизнь строили по песням шансонье.

Мест немало, что билет в цене растит:
Кто-то в водке захотел талант спасти,
Кто-то в хатах и авто,
Но практически никто
Не брал больше денег, чем мог унести.

Время трудное, но даже инженер,
И бабуля, и студент, и пионер,
И рабочий, и люмпен
Могли дать бюджету крен,
Чтоб преодолеть билетный тот барьер.

Приходилось отказать себе в еде,
Жить без мяса три-пять дней из двух недель,
И без хлеба – масла шмат
Мазать прям на карбонад…
Время трудное… Но лучше ли теперь?

Барды нынче выступают, где хотят,
Только с ценами по-прежнему мудрят,
Даже больше стали те,
И купаться в красоте
Все не могут, их доход страной размят.

Бардов слушают, те копят капитал…
Конъюнктуру и попсу кто не писал?
Управляют всем «зека»,
Вместо прежнего ЦК —
По концертам ходят те, кто запрещал…

Я вынужден был прибегать ко лжи,
Не хохотать, а лишь в кулак хихикать,
Чтоб не забрали за бесценок жизнь,
И чтобы неудачу не накликать.

Приучен с посторонними молчать,
Из-за того, что ждал дурного ушка…
И говорил не «…конченая б***ь»,
А «…милая, распущенная шлюшка»…

Я ждал от каждого звонка тревог,
И бед от дней идущих и грядущих,
Но выручал из всех «запуток» Бог,
Ребята, он и вправду – вездесущий!

Учили в школе жить не «здесь-сейчас»,
А в иллюзорном будущем, что, кстати,
Удобно для выращиванья масс
При коммунисте и при демократе.

Помнишь, спорили с тобою, —
Рвали на груди рубахи?!
Сигареты в нервных пальцах догорали….
Ты кричал, что хочешь волю,
Я орал: «Пойду на плаху!»,
Доигрались!