Давид Анин: Революция 1917 года глазами ее руководителей

Должен ли был Керенский так упорствовать в своем «единении живых сил страны», то есть в вопросе о коалиции с кадетами, особенно после корниловского выступления, когда все более и более выяснялось, что это «единение» являлось плодом воображения, а не реальной действительностью? Ведь из рассказа Набокова (и уж конечно, из собственных писаний Керенского) явствует, что сам Набоков и другие кадетские лидеры были осведомлены о планах соратников генерала. Тем не менее эти «партнеры» по коалиции «единения» не считали нужным предупредить Керенского о грозившей ему опасности… Сам Керенский называет, с полным правом, такое поведение своих товарищей по кабинету «гнилью»; тем не менее он продолжает упорствовать в сохранении этой коалиции и отвергает все действенные предложения, имеющие целью произвести упомянутый выше так необходимый «перелом». Вместе со своей довольно бесцветной «директорией», или «триумвиратом», он смещает генерала Верховского, хотя многим, находившимся тогда у «кормила власти» (если так можно выразиться), было ясно, что в том состоянии развала, в котором тогда находилась армия, заключения военного министра заслуживали более серьезного обсуждения.

Данные выше материалы обильно подтверждают и более чем двусмысленное поведение генералов, многие из которых, по свидетельству Станкевича, злорадствовали по поводу неудачи июньского наступления (ими же, генералами, плохо организованного), и более чем легкомысленное отношение политических деятелей к выводам генерала Верховского… Ведь комиссия Предпарламента, назначенная для расследования положения в армии (после доклада Верховского), пришла к выводу, что «в техническом отношении» русская армия находится «в блестящем состоянии»… Только «дух» в армии был не на должной высоте…

Утопизм Керенского, сводившийся к его попытке опереться против большевиков на разваливавшуюся армию, в которой командный состав сочувствовал Корнилову и ненавидел Керенского, с особой отчетливостью, как мы видели, проявился в предоктябрьские дни, когда покинутый почти всеми Керенский не сумел найти ни одной верной ему части. Правда, этот утопизм или неоправданный оптимизм (в тех условиях это было одно и то же) был присущ почти всем. Если заглянуть в тогдашние газеты и ознакомиться с речами, резолюциями и статьями всех руководящих деятелей тех дней, легко убедиться в том, что и у правых, и у левых преобладал, по существу, один взгляд, одна оценка того, что тогда называли «текущим моментом».

Несколько примеров: об оптимизме Керенского, готового отслужить молебен в случае большевистского выступления и уверенного в том, что он располагает «большими, чем нужно, силами» для подавления такого выступления, уже рассказал Набоков. В самый день Октябрьского переворота Станкевич нашел Керенского в радостном настроении, оптимистическим, не сомневающимся в исходе этого выступления. Потом (вернее, очень скоро) выяснилось, что военные, на которых Керенский надеялся и оптимистическим рапортам которых он верил, – все эти Полковниковы и Черемисовы, – оказались или людьми нерадивыми, или скрытыми корниловцами. Так ли это в действительности было, сказать трудно; однако такова версия самого Керенского.

Такой же слепотой страдали и все другие. 21 октября (т. е. за четыре дня до переворота) кадетская «Речь» писала о глубоком кризисе большевизма… «Если они рискнут выступить, то будут раздавлены тут же и без труда»… Меньшевистская «Рабочая газета» писала: «Разве не видят эти люди (т. е. большевики. – Д. А.), что никогда еще петроградский пролетариат и гарнизон не были так изолированы от всех других общественных слоев? Разве они не видят, что и среди рабочих и крестьян массы не пойдут за ними и что их лозунги способны толкнуть на улицу лишь небольшие кучки разгоряченных рабочих и солдат, которые неминуемо будут разгромлены?» Орган Мартова «Искра» напоминал июльские дни и их последствия… Газета Максима Горького «Новая жизнь» писала: «Выступление, а тем более вооруженное, имеющее все шансы вылиться в гражданскую войну, ничего не разрешает и ничего не облегчает; есть только одна партия, которой это послужит на пользу, – это партия Корнилова»… В этой последней фразе вся суть тогдашнего умонастроения революционной демократии, на которую Керенский только и мог, после разгрома Корнилова, в какой-то степени еще опираться.