Давид Анин: Революция 1917 года глазами ее руководителей

Сам Родзянко полагал, что Временное правительство совершило большую ошибку, когда оно перестало считаться с Государственной думой – учреждением, откуда вышло само правительство. Благодаря тому, – утверждал Родзянко, – что Государственная дума превратилась как бы в мертвое учреждение, Временное правительство подпало под исключительное влияние Совета рабочих депутатов. В результате Временное правительство перестало быть независимым учреждением, способным маневрировать между «цензовой» и относительно правой Государственной думой и Советом. Со своей стороны, Милюков и другие кадеты полагали, что четвертая «столыпинская» Дума не смогла стать учреждением, на которое Временное правительство могло бы опереться впредь до избрания Учредительного собрания, хотя бы потому, что революция, уничтожив старый режим, как бы уничтожила этим и его учреждения – Государственную думу и Государственный совет.

Изменило ли бы назначение Родзянко вместо Львова ход событий? В этом позволительно сомневаться. Гучков тоже был сильным и волевым человеком; тем не менее, будучи назначен на ключевой пост военного министра, он скоро убедился в том, что в создавшихся тогда условиях он мог сделать очень немного.

Упреки по адресу князя Львова, этого «воплощения наивности», якобы «заискивавшего» перед Керенским и выказывавшего непригодность для руководства правительством, исходят главным образом от Набокова, полагавшего, что можно было тогда железной рукой навести порядок, притом не только в столице, но и в провинции. Факты, однако, отчасти приводимые и самим Набоковым, свидетельствуют совсем о другом. Даже теперь, задним числом, нельзя назвать ни одного из наличных тогдашних деятелей, который мог бы, в качестве министра, водворить порядок в стране или в армии. Этого не могли сделать ни сменившие Львова на посту министра внутренних дел Авксентьев, Церетели, Никитин, ни к концу ставший во главе военного ведомства, отличавшийся волей и решимостью Савинков. Что касается провинции, где губернаторы попрятались или разбежались, то там аппарат подавления совершенно разложился.

Что могло сделать правительство и его министр, у которых не было полиции и которые не были в состоянии опираться на воинские части? Ведь не надо забывать, что уже после апрельских дней, показавших слабость правительства и вынудивших генерала Корнилова уйти с поста командующего Петроградским гарнизоном, умеренные лидеры Совета рабочих и солдатских депутатов провозгласили, что войска гарнизона не должны выполнять приказов правительства без ведома и санкции руководства Советов… При таких условиях не удивительно, что Львов хотел уйти уже 25 апреля и передать власть партиям революционной демократии.

Недоуменные вопросы вызывает поведение некоторых, наиболее влиятельных кадетских лидеров. Можно вполне понять поведение Милюкова, который во время революции и после нее упорно и до последнего дня продолжал стоять на ясной позиции продолжения войны, верности союзникам и отстаивания старых целей или «призов» войны, таких как проливы и Константинополь. Милюков был, как мы уже указывали выше, уверен в том, что сама революция явилась главным образом патриотическим протестом против бездарного ведения войны царским правительством. В доверительном разговоре с Набоковым он даже высказывал предположение, что «у нас кое-как держится» именно благодаря войне. Тем не менее даже Милюков впоследствии признал, что война, вернее неспособность Временного правительства ее закончить, оказалась главной причиной победы Ленина. Другими словами, Милюков сам признал, что в решающем вопросе революции его политика и позиция содействовали успеху большевизма.

Но оставим Милюкова. Как понять Набокова, который в предоктябрьские месяцы стал фактически лидером кадетской партии? При всем своем преклонении перед интеллектом и неисчерпаемой эрудицией Милюкова, Набоков явно не разделял точки зрения последнего в вопросе о войне. В этом вопросе Набоков, как он сам пишет, был ближе к Гучкову, считавшему (уже 7 марта), что положение безнадежное, что страна обречена и что «война несовместима с революцией». Даже страшная (для этих людей) мысль о необходимости или неизбежности заключения сепаратного мира была высказана… Набоков в вопросе о мире примыкал к группе кадетских деятелей, вдохновляемых бароном Но льде, – группе, считавшей, что Россия больше воевать не может и что из этого факта необходимо сделать надлежащие выводы. Группа Нольде – Набокова – Трубецкого собиралась, обсуждала, но ничего конкретного не предпринимала. Более того, Набоков признал, что, ознакомившись с докладом Верховского, в некоторой степени выражавшего оценку положения самих Набокова и Нольде, он воскликнул: «Увы, приходится признать, что по существу Верховский прав…» Тем не менее Верховский ему показался «психопатом», человеком «не вызывающим доверия» и т. д.