Андрей Битов - Все наизусть. Годовой творческий цикл

Но как раз к 13 году мы снова стали проходить этот период – от Японской войны до Первой мировой, снова развивалось Просвещение. И надо сказать, что просвещенные наши господа уже очень хорошо выражались по-русски, хорошо писали – и Менделеев, и Докучаев, не говоря о Чехове.

И писали они только о природосохранении, о сохранении почв, лесов. Они заранее видели, что такое пространство нужно не только России, а всему миру, что это невероятная экологическая держава, в которой можно было бы, ну, как Иван-дурак, лежать на печи, и все бы учились в Оксфорде. Только правильное землепользование. А мы до сих пор хищнически разоряем землю, не оставляя ничего внукам, тем более, моим будущим правнукам, которых я еще надеюсь застать. Вот это: наконец взять и остановиться. В эссе Розанова про памятник Александру III, «комод», который свалили со Знаменской площади, теперь площадь Восстания, было написано: «Конь уперся перед обрывом». Он очень хвалил Паоло Трубецкого за его скульптуру, очень хорошо ее прочитал. Теперь она где-то на задворках Русского музея сохраняется.

Так что давайте отпразднуем 13-й год тем, чтобы сравнить себя без большой похвалы с тем, что было до Первой мировой. На историю должен быть взгляд не выгодный, а варварский, как говорил Бродский: взгляд, конечно, варварский, но верный.

То Просвещение, которое у нас каким-то чудом сохранялось, давало возможность что-то написать вопреки. Я давно говорю, что советская власть была замечательным соавтором. Напишешь что-нибудь против – и уже будешь известен, либо тебя выпорют, либо посадят, либо объявят мировой знаменитостью. Во всяком случае, не безразличие. А вот утопить все в болоте безграмотности – это самый простой способ, каким можно погубить. И вот «вопреки» было делать легче, чем барахтаться в нынешней исторической жиже. Я могу только сочувствовать нашим вождям – но пусть все-таки меньше делают выражение лица перед народом – вот это я им советую, потому что народ не так глуп, чтобы ничего не видеть и ничего не испытывать.

Надо, наконец, осуществить законное избирательное право, иначе ничего не получится.

Так что праздник 13 года – это такой грустный праздник. Это еще один рывок, еще одна попытка, интеллигентская во многом, но, между прочим, и Столыпин тех же времен человек. Сейчас непонятно, кто он был, его то поднимают, то он – чудовищный реакционер, изобретший вагоны для заключенных. А что, по этапу в кандалах было лучше? Кто бы подумал, что вагоны – это комфорт для заключенных. Единственный упрек, известный в его сторону – это «столыпинские» вагоны. Но дело в том, что эти теплушки пригодились очень во время войны. И я помню, как я три раза выезжал в эвакуацию из блокады в этих же теплушках, и которые бомбили, и мы возвращались назад.

Так что неизвестно, что было. Всегда надо сказать, что было до, прежде, чем обвинять в том, что было после. Все время переставляется телега и лошадь: ужасно было при Ельцине, ужасно – при Горбачеве, и уже становится хорошо во время победы над немецко-фашистскими захватчиками. Бред этих оценок совершенно топит нас. Никакого пафоса, пожалуйста, – взгляните на себя трезво, покайтесь!

Я прожил свою жизнь, мне легче умереть самому, чем меня уничтожить; я ловко, так сказать «придурком», прожил эту жизнь. А вот, простите, дети, внуки, правнуки – это становится очень серьезным. Очень серьезно то, что у меня в 13-м году родится правнук – это серьезнее всех постановлений нашей «ума палаты». И так должен себя чувствовать каждый человек – что его частная жизнь более серьезна, чем жизнь власти, более значительна, поскольку она – его. Это и есть власть, если так себя будет чувствовать каждый человек. А уж как он себя положит за Родину в случае чего, если он так привык себя чувствовать, то это и будет видно – потому что он не захочет этого отдавать.

В общем, я бы пожелал, чтобы мы протрезвели и взглянули на себя объективно. И, конечно, все это связано все-таки с некоторым историческим покаянием, которое относится не только к режимам, но и к каждому человеку. Только что с торжеством отметили 50-летие «Одного дня Ивана Денисовича». Так получилось, что этот один человек и сумел публично за всех покаяться со своим «ГУЛАГом». Но один человек – это не все остальные, и возводить ему только памятники – это не означает отметить юбилей этого произведения.

100 лет – это очень условный срок. Скажем, XIX век, это может быть с 1789 по 1913 годы. А XX – значительно короче: с 1914 года до падения Берлинской стены, совпавшей с 200-летием Французской революции. Двести лет для Европы уже не прерывались революциями. Наш XX– й и ужасный, страшный, продолжается с 1914-го до сегодняшнего дня. Тот век, что закончился в 13-м году, был долгий век, начиная с Французской революции и кончая Первой мировой войной. Все-таки это был срок некоторой непрерывности для Европы и для нас. Наполеоновское вторжение – вот его мы только что отпраздновали, 200-летием входа казаков в Париж, главным образом. Но Наполеон, например, я не так давно это понял, очень много блага принес России, потому что эта победа заразила эпоху такой амбицией, из которой родился «золотой век» русской литературы, хотя бы.