Валентина Краскова - Кремлевские кланы

Организация, этот архимедов рычаг политики, как палка имеет два конца. С помощью одного власть приобретается, другим убивают или прогоняют ее «счастливых» обладателей. Данное обстоятельство хорошо известно властолюбцам. Поэтому все они в борьбе за власть (и даже обладая ею) предпочитают полагаться не на закон и формальные государственные структуры, а на собственные тайные или полулегальные структуры. Основная черта этих структур — клановость.

Члены кланов объединены тесными неформальными связями — кровным родством, землячеством, взаимными симпатиями, общностью целей, друзей и врагов (против кого дружите?) и т. п.

Клановость как неформальный и наиболее архаический способ организации власти характерна для деспотических авторитарных режимов. Возникнув в древности, меняя свои формы, но сохраняя прочность связей, кланы благополучно дошли до наших дней. Фракции, партии, команды, союзы, группы соратников, землячества — это всего лишь современные слова-маскировки, за которыми скрывается грозная мощь кланов. Но как бы ни была велика она, сила закономерности циркуляции политических кланов непреодолима.

Дети уходили в революцию, оставляя родные гнезда. Дома могло быть что угодно, а в революционных организациях их ожидали новые семьи: братья и сестры по партии и духовные наставники, готовые заменить родителей.

Цецилия Бобровская (урожденная Зеликсон), член партии с 1898 года вспоминала:

«Контуры родительского дома… Отец — болезненный, небольшого роста, преждевременно, поседевший еврей с серыми живыми глазами и доброй грустной улыбкой на устах. С раннего утра до позднего вечера гнет он спину над конторскими книгами, учитывая барыши своих хозяев — лесопромышленников, дальних наших родственников и «благодетелей». Заработная плата отца — 40 рублей в месяц.

Возвратившись вечером домой, отец, наскоро закусив и. перекинувшись несколькими словами с женой и детьми, спешит набить свою трубочку, усаживается за стол и углубляется в чтение талмуда, отыскивая там «начало всех начал», «божью благодать» и всякую иную схоластическую премудрость.

Мать на 20 лет моложе отца. Она вся поглощена заботами о том, как накормить и одеть семью. До философских занятий мужа ей нет никакого дела. Она жалуется, что жизнь дорога, что содержать семью на 40 рублей трудно. Занятый своими туманными изысканиями, отец невпопад отвечает на слова матери. Она горько плачет, а отец, молча забирая подмышку свою «священную» книгу, переходит в соседнюю комнату, закрывает дверь и вновь усаживается выводить своим бисерным почерком древнееврейские иероглифы-комментарии к прочитанному. И так каждый день.

Несмотря на то, что отец был глубоко верующим человеком, мы, дети, все же не поддались религиозному дурману. Этому помогли книги, какими-то судьбами попавшие в наш захолустный уездный городок Велиж, Витебской губернии, отстоявший на расстоянии 80 километров от железной дороги.

Получить сколько-нибудь систематическое, хотя бы начальное, образование в то время мог далеко не каждый. В городе существовали только две двухклассные народные школы — мужская и женская. Моей старшей сестре, Розе, удалось попасть в школу, а мне, за неимением места, так и не довелось посидеть на школьной скамье. Я занималась дома сама, сестра помогала мне, а потом мы вместе стали проходить самостоятельную программу 4-классной женской гимназии. Много читали. Книги доставали в городском клубе, завсегдатаями которого были исправник, старый жандармский полковник в отставке, полицейский надзиратель и прочие начальственные чины.

Единственной целью посещения ими клуба было выпить и поиграть в карты, так что библиотека была в нашем полном распоряжении. Здесь были произведения Тургенева, Гончарова, Глеба Успенского, Салтыкова-Щедрина и даже Чернышевского. Вместе с нами этой библиотекой пользовались еще несколько человек из молодежи.

Особенно сильное впечатление произвела на меня одна книга-роман Чернышевского «Что делать?». Как живая вставала перед глазами Вера Павловна. Казалось, что стоит только уехать из Велижа и попасть в Петербург, как сразу можно стать одной из ее учениц, зажить какой-то необыкновенно яркой, интересной жизнью.

С 1895 года на протяжении семи лет в Варшаве, Велиже, Цюрихе, Харькове под разными именами — Тулин, «Старик», Ильин, Петров — мелькал передо мной облик учителя. Лишь летом 1902 года, когда я прочла «Что делать?» — книгу, служившую нам таким замечательным руководством к действию, — эти имена сконцентрировались в одном — Ленин.