Владимир Соколов - Я ничего не придумал

Школьная жизнь в Давлеканове ничем особенным не отличалась. Правда, плохих учителей было, пожалуй, немного больше, чем в ленинградских школах.

В седьмом классе русский язык и литературу преподавала Валентина Борисовна Андриянова. Когда она возвращала мне для работы над ошибками моё сочинение со своими неверными исправлениями и соответствующей оценкой моего труда, я, в свою очередь, исправлял её ошибки и ставил оценку ей. В большинстве случаев это была «двойка». Перед тем, как возвратить работу учительнице, я показывал её для потехи ученикам. Меня вызвал директор школы Георгий Гаврилович Солдаткин, преподававший у нас историю, и очень мягко попросил меня не делать этого, а в случае возникновения конфликтных ситуаций с неопытной учительницей, приходить лично к нему.

Были и противоположные примеры: ребята, и я в том числе, обожали преподавательницу литературы в девятом и десятом классах Брониславу Константиновну Липинскую. Меня и сейчас удивляет способность детей интуитивно оценивать высокие профессиональные и человеческие качества учителей.

В школе был драмкружок. В седьмом классе мы ставили инсценировку поэмы Некрасова «Декабристки». Я играл роль иркутского губернатора, который должен был воспрепятствовать поездке княгине Трубецкой к мужу на каторгу. Я ходил по сцене в генеральской шинели и запугивал княгиню: «Пять тысяч каторжников там, озлоблены судьбой, заводят драки по ночам, убийства и разбой; короток им и страшен суд, грознее нет суда! И вы, княгиня, вечно тут свидетельницей… Да!». Кто захочет узнать, что было дальше, уважаемые читатели, обратитесь к Некрасову.

Ребята охотно занимались спортом. Мы сдавали нормы на значки «Готов к труду и обороне», «Ворошиловский стрелок» и «Готов к санитарной обороне». Больше всего любили волейбол и гимнастику на снарядах. У нас в классе учился Борис Мурчич. Он был лучшим гимнастом школы и самым сильным борцом. Мы с завистью смотрели на его мощный торс и великолепные выпуклые бицепсы. Каждому хотелось быть похожим на него. Дома мы усердно накачивали мышцы с помощью подручных средств. У меня было большое железное колесо от какой-то сельскохозяйственной машины, которое я отжимал вместо штанги.

Чтобы не нарушать традицию, я должен рассказать теперь о моих любовных связях. В шестом и седьмом классах я любил Нину Калинину. Мы с ней гуляли по вечерам и целовались. Она есть на фотографии класса. В девятом и десятом классах я любил Любу Соловову. Мы с ней ходили купаться, а потом загорали на берегу. Я гладил её тело и чувствовал его трепет под моей рукой. По неписанным законам того времени, всё остальное было для школьников недоступно.

Впрочем, возможно были и исключения. Нехорошие слухи ходили о Раисе Болдыревой, которая «гуляла» с офицерами расквартированного в Давлеканове военного училища.

Была у меня и неразделённая любовь. Во время войны в десятом классе появилась эвакуированная из Москвы красивая девочка по имени Заря, а фамилия у неё была Невская. Невская Заря! Она была приветлива, но совершенно недоступна — так она держалась. Говорили, что её отец был послом в Великобритании. Однажды она позволила мне подвезти её домой на велосипеде. Я вёз Зарю на раме, грудью ощущая теплоту её плеч, и как бы обнимая её. Вот и всё. Но я помню это до сих пор.

Зимой 1941 года к нам приехал из блокадного Ленинграда, точнее, из Кронштадта, брат мамы дядя Феня (Феодосий Андреевич Станчиц). Его жена тётя Груня, сестра моего папы, работала главврачом в инфекционной больнице в Кронштадте. Она питалась в больнице и отдавала мужу свои карточки. Только поэтому он и выжил.

Таких исхудавших людей, я никогда не видел. Их можно увидеть сейчас только в документальных фильмах о лагерях смерти. Он рассказывал, что, когда их через Ладогу доставили на «большую землю», погрузили в товарные эшелоны и выдали паёк на всю дорогу, то больше половины эвакуированных умерли в ближайшие дни. Они не смогли совладать с собой и, вместо того, чтобы есть понемножку, как рекомендовали врачи, наедались досыта. Дядя Феня, как истинный Станчиц, пунктуально выполнил все предписания врачей и благополучно добрался до нас.

Немного оправившись, дядя Феня принял участие в нашей жизни и снял целый ряд забот с мамы. А когда позднее приехала тётя Груня и стала работать врачом в больнице, жить нам стало намного легче.

Общение с дядей Феней существенно влияло на моё развитие и личностные качества.

Это был пунктуальный, даже несколько педантичный человек. Любое дело он делал с максимальной тщательностью. Любил точные, ясные формулировки. Мне нравились эти черты характера дяди Фени, и я хотел быть похожим на него.