С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Наши посещения уроков Ивана Яковлевича не пропали для меня даром.

Летом 1912 года на даче в Новороссийске я очень много работала. Осенью я привезла в школу большую пачку рисунков тушью. Цветы, пейзажи, стрекозы, банты — все, на что только падал взгляд. Ивану Яковлевичу я показывала свои труды со страхом. Он принял у меня все. За один рисунок я даже получила на экзамене похвалу.

Я слышала, что Иван Яковлевич пьет. Но нетрезвым никогда не видела его. После его женитьбы на Рене я несколько раз была у них. Бывала на Васильевском острове и потом на Бассейной. Каждый раз у них бывало много гостей, много интересных людей. Вечера проходили очень весело. Иван Яковлевич всегда был оживленным, остроумным, радушным хозяином.

Как-то были они и у меня. Иван Яковлевич с Рене, Шурочка Щекатихина, Степан Степанович Митусов. Кто-то был еще, но я не помню уже кто.

В 20-х годах моя мать написала мне из Парижа, что Иван Яковлевич принимает участие в постройке какой-то церкви. Она в это время увлекалась металлопластикой. Разыскала Ивана Яковлевича и предложила свои знания для отделочных работ. Их сотрудничество не состоялось. Кажется, характер работ был другой. Но в эту встречу Иван Яковлевич совсем очаровал маму, вспоминая прошлое: школу, Нелли, меня.

Не помню, когда они с Шурочкой вернулись в Ленинград—что-то в середине 30-х годов.

Первый раз увидела их в Доме художника. Он делал доклад о своей жизни в Африке и Париже.

Иван Яковлевич внешне мало изменился — чуть постарел. Но уже не было той легкости и живости, что в прежнее время. Они к тому времени уже получили квартиру на Съезжинской. Совсем близко от меня. Я приглашала их к себе, они меня к себе. Но ничего из этого не вышло. Все были слишком заняты. Да и с Шурочкой у меня никогда не было тех дружеских отношений, как с Рене.

Последняя встреча... Январь 1942 года. Морозы страшные. Все заледенело. Сугробы снега на улицах. Дома, колонны покрыты инеем. Синее небо. Яркое солнце. Все блестит, искрится. Это очень красиво и очень жутко. Тишина хрустальная, она буквально звенит. Запах хвои. Редкие, зачастую яркие пятна — это прохожие, закутанные в розовые, желтые, зеленые одеяла.

Я плела маскировочные сети. Плела дома, но хоть на час, два надо было появляться в горкоме художников. Сети большие, тяжелые.

На Зверинской повыбило стекла. Мы переселились к родственникам на Большой проспект Петроградской стороны. Там все окна были целы. Но до горкома стало далеко. Он находился на Невском в подвале дома, где сейчас расположены кассы Аэрофлота.

Нина Владимировна Полубинская предложила перебраться к ней — от нее до горкома ближе. Только мост перейти. Там же жила молодая девушка Таня Антонович. Ее квартира была тоже на Большом, в доме рядом с моими родственниками. В тот день Таня зачем-то ходила домой. Вернулась. Прошло порядочно времени. Уже под вечер. И вдруг Таня спокойным, равнодушным голосом сказала: "Кира Дмитриевна, а дом ваших теток горит". Надо знать, что значило в то время "дом горит". Пожарников не было. Да и воды не было. Ее черпали из Невы чайниками. Ее черпали из труб на улицах лежа животом на наледеневших буграх теми же чайниками. Но где-нибудь занимался пожар и, не торопясь, медленно и верно выгорал пяти-шестиэтажный дом.

Жители выносили на улицу кто что мог и что успевал. Тут же вокруг горящего дома расставляли шкафы, диваны, кровати, даже вазы и ширмы видела. И так и жили на тридцатиградусном морозе тихо, без шума, как все делали в то время. Так же тихо умирали, почти без страха. У меня на Большом три старухи — Наточке восемьдесят пять, она лежит, не двигается.

Не помню, как оделась, как буквально побежала на Большой.

Спускаясь с Биржевого, недалеко от дырки в мосту от снаряда услышала, что кто-то меня окликает. Шурочка и Иван Яковлевич. Их квартиру разбомбило, и они жили в бомбоубежище Академии художеств. Ходили домой и теперь возвращаются в Академию. Оба похудевшие. Иван Яковлевич с как-то опущенными плечами, слегка сгорбленный, руки висят. Но чувство юмора не покидало его. Он сразу со смешинками в глазах начал жаловаться, что Шурочка спрятала выданное по карточкам вино и не дает ему. Шурочка оправдывалась тем, что вино надо растянуть на длительный срок, а не сразу все выпить.

Я очень обрадовалась им, но времени у меня было в обрез. До Большого далеко, а скоро кончался последний час хождения. Я наспех объяснила куда и зачем бегу. Попрощались. Отойдя на несколько шагов, обернулась, чтобы еще помахать им рукой.