С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

И еще через некоторое время, почти каждый раз, когда Иван Яковлевич бывал в Академии, он заходил "проведать свою библиотеку".

— Книги — это самое дорогое, что у меня есть. Без них — меня нет.

Однажды Иван Яковлевич попросил снять крышки с ящиков, чтобы посмотреть, не завелась ли плесень, хотя помещение, в котором они хранились, было сухим и никаких опасений на этот счет не вызывало.

— Как видите, книг у меня немного, но каждая из них выхожена мною и каждая — часть моей биографии. Мои книги — продолжение моих рук. ..

Каждая связана с моими работами. Теперь я спокоен, здесь сухо, тихо, им будет здесь хорошо. . . Сказав это, он улыбнулся.

Билибин говорил о книгах как о живых, близких ему существах. Помню, что, приехав к Исааку Израилевичу, Иван Яковлевич, после первых же приветствий, благодарил его за заботы о библиотеке.

С Бродским у Билибина сразу установились добрые отношения. Они были и раньше знакомы, имели много общих друзей, встречались на выставках. Я с интересом слушал их беседу. Исаак Израилевич расспрашивал о русских художниках, живших за рубежом. Об А. Бенуа, К. Коровине, Ф. Малявине, о своих друзьях Александре Яковлеве, Борисе Григорьеве, Арнольде Лаховском. О каждом из них Билибин рассказывал очень обстоятельно, выделяя самое характерное, что он подавал как новеллу, "с изюминкой".

Помню его рассказ о Малявине, который, поселившись в Лондоне, построил в мастерской русскую печь и одевал в сарафаны английских натурщиц, чтобы писать многочисленные вариации своих "Баб". Это кормило его некоторое время.

Сарафаны висели мешком на худощавых англичанках, что дало повод Куприну сказать: "Бабы кормят Малявина, а вот он их не кормит".

Коровину Иван Яковлевич однажды посвятил целый вечер. Он очень тонко изображал его манеры, жесты, голос. Билибин осуждал Коровина за нерешительность и отказ возвратиться на Родину.

— Несносный человек, не знает сам, что хочет...

Много интересного рассказывал Иван Яковлевич об эмигрантской жизни, о Бунине, Куприне, Аверченко, об экономическом кризисе, который, по его словам, сильно "ударил художников по животу".

— А это аргумент весьма убедительный, — добавил он. — Плохо приходилось и мне. Иностранцам работенки перепадало мало. От меня требовали, чтобы я офранцузился, подписывался по-французски. Но я Иван Билибин, а не Жан Билибэн!

Очень резко Иван Яковлевич говорил об американцах, которые заполнили тогда Францию и, воспользовавшись экономическим кризисом, скупали все и всех по дешевке.

— Ах, как хотелось всунуть им какую-нибудь дребедень... Они же ни черта не понимают в искусстве. Нувориши! Нуворишки!

Помню, с каким интересом рассматривал Билибин коллекцию картин, собранную Бродским. Он хорошо знал многих художников, представленных в его собрании. Прощаясь, Иван Яковлевич обнял Исаака Израилевича:

— Я очень, очень вам благодарен... Вы и посол Потемкин протянули мне дружескую руку, и я никогда не забуду этого. Мне все не верится, что я уже в России... Пожалуйста, ущипните меня...

Перед тем как приступить к занятиям с учениками, Билибин пришел к Бродскому в его кабинет и попросил пригласить Шиллинговского, который тогда был директором Института Академии и заведовал графической мастерской.

— Я считаю долгом изложить вам свои принципы и свой, так сказать, педагогический кодекс. У вас на этот счет должна быть полная ясность. Я полагаю, что у нас здесь школа, а не дискуссионный клуб, и школа профессиональная. Вот и надо научить молодых людей профессиональным навыкам. А учить в искусстве значит передавать свой опыт. Мой опыт вам известен... Никаких других "опытов" не ждите. Подопытных кроликов делать из учеников я не намерен... И потом, и это главное, нужно позаботиться о культуре молодых людей. Что же касается так называемого "билибинского" стиля, то навязываться он никому не будет...

— Дорогой Иван Яковлевич, вам незачем распространяться, фамилия Билибина говорит больше, чем любая программа. Мне очень приятно будет работать с вами, — сказал Шиллинговский.

— Я считаю, что учить может тот, кто умеет работать сам, а вы — мастер. Пожалуйста, учите так, как вы считаете нужным. Пойдемте, мы познакомим вас с молодежью, — сказал Исаак Израилевич.

Иван Яковлевич как-то очень легко вошел в среду педагогов Академии художеств, был хорошо принят студентами и быстро утвердил свой авторитет педагога.

На совете факультета, обращаясь к своим коллегам, он сказал: