С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

— Ой, ой, какая мертвая линия... Ее надо было нарисовать...

И Билибин стал рисовать палкой на песке, на спуске к пристани, еще тогда не асфальтированном, свой проект моста.

Разговор этот закончился тирадой Шиллинговского:

— Удивительные мы люди! .. Мост два года строился на наших глазах. . . Мы ждали, пока он будет построен, и молчали. А теперь заговорили. Как это характерно для нас! .. И сейчас, уверяю вас, мы ничего не сделаем, чтобы поговорить с этими "инженерами". . . И они, поверьте, настроят еще много мостов без нас, художников...

Надо сказать, что между Академией, где был факультет, готовивший художников-архитекторов, и архитекторами-строителями, воспитанниками бывшего Института гражданских инженеров всегда существовал антагонизм.

Меня поразил Иван Яковлевич, который прервал речь Павла Александровича решительным заявлением:

— А я сделаю, сделаю! Вот увидите, пойду к городскому архитектору, выступлю на совете Академии, напишу в газету.. .

Не знаю, предпринял ли Билибин что-либо в этом направлении.

Я рассказал об его активности Исааку Израилевичу, и он как-то предложил Билибину:

— По-моему, вам пора взяться за общественную работу. Давайте поедем со мной в Ленсовет, будем хлопотать о здании для нашей детской художественной школы...

Иван Яковлевич согласился. Вместе с Бродским он был на сессии Ленинградского Совета в качестве гостя.

Половецкий стан. Эскиз декорации ко второму действию оперы А. П. Бородина "Князь Игорь". 1930.

Помню Ивана Яковлевича в кругу художников, в ресторане "Золотой якорь", недалеко от Академии художеств. Этот ресторан — исторический. В нем в течение многих лет собирались художники, ученики Академии и их учителя. Здесь сложились особые традиции, своеобразный богемный быт. Когда-то неизменным посетителем биллиардной был Павел Петрович Чистяков. Ресторан этот закрылся в начале войны, а в послевоенные годы дом, в котором он находился, был перестроен, и сейчас в нем разместилось районное жилищное управление.

По примеру Корнея Ивановича Чуковского я завел свою "Чукоккалу" — альбом для рисунков, эпиграмм, памятных автографов художников, писателей, артистов. Иногда этот альбом я брал в "Золотой якорь", где часто, будучи холостым, обедал или ужинал. (Титульный лист альбома сделал Владимир Михайлович Конашевич. Он же придумал название: "Вечера на Васильевском острове, близ Академии художеств".)

Как-то вечером я застал в "Золотом якоре" большую компанию наших профессоров. За столом сидели, всегда неразлучные, Василий Николаевич Яковлев и Петр Митрофанович Шухмин, Александр Александрович Осмеркин, Павел Семенович Наумов, Константин Иванович Рудаков и Иван Яковлевич Билибин. Компания была шумная, уже было изрядно выпито. Главенствовал за столом Василий Николаевич Яковлев. Он был еще полон впечатлений от поездки в Италию и посещения Горького несколько лет тому назад. У него была удивительная память. Он мог наизусть прочесть всего "Евгения Онегина". (Однажды на пари он это сделал дома у Бродского, чему я был свидетель. Чтение длилось три вечера.)

В "Золотом якоре" Яковлев читал большой отрывок из "Слова о полку Игореве" и, кажется, "Житие протопопа Аввакума". Читал без единой запинки, поражая всех феноменальной памятью. Когда он кончил, какие-то замечания по поводу трактовки отдельных слов сделал Билибин. Василий Николаевич с ним начал спорить, но Иван Яковлевич быстро переубедил его.

Потом темой разговора стала современная французская живопись. Поводом явился приезд художника Альбера Марке в Ленинград. Павел Семенович Наумов рассказал о посещении Марке Эрмитажа; французского гостя сопровождал художник Н. А. Тырса, и Наумов рассказывал о Марке с его слов. Александр Александрович Осмеркин был в восторге от Марке, которого любил и высоко ценил, как и французских импрессионистов. Он стал петь им дифирамбы. Тут скрестились шпаги Яковлева и Осмеркина. Яковлев — горячий апологет классики — ниспровергал новых богов, называл их "модными денди". Для него в мировом искусстве не было никого выше великих мастеров итальянского Возрождения и фламандцев XVII века. Билибин занимал примирительную позицию; "И те хороши, и эти неплохи", "Разве наша водка исключает шампанское?", "Я не ретроград. Если талантливо — приемлю все. Даже Пикассо". . .

Но вообще в тот вечер он больше слушал и что-то рисовал на обороте меню. Я увидел, что он рисует Осмеркина, шаржируя его крючковатый с горбинкой нос и завивающиеся волосы, и попросил его рисовать в моем альбоме, где он уже раньше сделал рисунок "Черт". На всю страницу Иван Яковлевич нарисовал Осмеркина и очень бегло остальных, сидящих с нами за столом. Затем он приписал к рисунку стихи. Я запомнил только первые строчки: