С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Однажды мне взбрело на ум сочинить Ивану Яковлевичу оду на его отъезд на Родину и иллюстрировать ее моими эстампами. Как всегда, Иван Яковлевич не остался в долгу и ответил мне тоже в стихотворной форме. Надо признать, что этот "опус", как называл он свои стихи, великолепно, в кратких, сжатых словах отразил всю историю его эмиграции.

"Нечто охотничье или натуралистическое (Эн пети кроки ан вер {8}).

Когда внезапная опасность испугает

Зайчишку серого в убежище его,

То, выскочив стремглав, он вихрем удирает,

Куда глаза глядят, не помня ничего;

И лес уже не тот и незнакомый луг. ..

Но происходит вдруг престранное явленье:

Бежал не прямо он, а описал он круг,

Опять к своим местам неведомая сила

Велением судьбы назад его влечет.

Мой кончен краткий стих... а дома зайца ждет,

Быть может, и покой, а может, и могила.

Post scriptum маленький: надеюсь, мы узнаем,

Что в данном случае все вышло хоть куда:

Что заяц наш живет и чтим и уважаем

И больше уж бежать не хочет никуда.

Пускай родимых мест капуста брюхо пучит,

Но он профессор там, и графике он учит.

Voila! {9}

А засим, добрейший товарищ и экс-милостивый государь Иван Иванович с супругой, должен Вам сообщить, что мы были бы очень рады Вас видеть. Вы, я знаю, застенчивы и человекобоязненны, как скромная (и хорошенькая?) девушка. В "среды" Вы к нам никогда не приходите. Ну, пришли бы, скажем, в воскресенье днем. Это и приглашение и "просто так". Во всяком случае, мы будем дома. Un point c’est tout {10}. Всех благ. Ваш И. Билибин.

Мой "посошок" еще не срезан и растет он еще где-нибудь в Венсенском лесу, но, если буду жив, я его срежу" {11}.

Это, по существу, автобиографическое письмо было уже прощальным. Упомянутый Иваном Яковлевичем "посошок", который он еще не срезал,— это ответ на мое четверостишие под эстампом, изображающим путника с посохом в горах Савойи.

В одно из последних наших посещений Билибина он предложил мне и жене взять "на память" по рисунку на выбор. Мы, конечно, не воспользовались его дружеским предложением. Мы знали, как важно было приехать ему с наибольшим количеством работ, по которым его и встретят и примут на Родине. Но все же, чтобы не обидеть Ивана Яковлевича и дать ему возможность проститься с нами так, как он этого желает, я пошел на компромисс; среди его работ был рисунок для обложки журнала "Жар-птица" за 1926 год, его-то я и взял. Номер этот "Жар-птицы" он когда-то преподнес мне с трогательной надписью по-латыни. Я сказал, что это будет лучшая память о нем. Тогда Иван Яковлевич вынул из кармана "стило", нашел указанный мной рисунок и надписал на нем: "Моему старому ученику и приятелю, Ивану Ивановичу Мозалевскому. И. Билибин".

Вскоре Иван Яковлевич покинул Париж. Расставаясь, оба мы как-то странно чувствовали, что расстаемся навсегда, хотя я ему и повторил несколько раз: "До скорого свидания! Вслед за вами приедем и мы!"

Я почувствовал нестерпимое, болезненное одиночество. Уехал мой единственный друг, с которым я прожил душа в душу в чужом городе — прекрасном Париже — десять долгих лет. Захлопнулась в душе моей какая-то дверь, ведущая к самому дорогому, ценному в жизни чувству: чувству дружбы. Мы с женой остались одни.

Я очень был обрадован, с одной стороны, что Иван Яковлевич, наконец, вернулся на Родину, но, с другой стороны, мне очень тяжело было терять такого верного, испытанного друга-приятеля.

Приезжавшие в Париж из Советского Союза передавали мне, что он хорошо устроен и, воспрянув духом, творит, что называется, вовсю. Я был несказанно рад и уже готовился написать ему послание, как налетели события, отвлекшие мои мысли и желания от личных масштабов. Назревала война. И только когда в освобожденном от немецких фашистов Париже я, сам еле живой, пришел (вернее, меня привели) в наше консульство, я узнал, что моего друга и учителя, замечательного русского художника Ивана Яковлевича Билибина уже нет в живых! Он умер в Ленинграде.

Затем появился в газете "Русские новости" некролог {12}.

Я, как и обещал Ивану Яковлевичу, приехал — правда с опозданием на двенадцать лет — на Родину, но его уже не было в живых. Когда в Москве в Третьяковской галерее, а затем в залах Центрального Дома работников искусств была организована выставка, я посещал ее, и это было моим прощанием с близким мне, дорогим человеком и художником.

1"Аполлон"— художественно-литературный журнал. СПб., 1909—1917, ежемесячно; с 1911 — 10 раз в год.