С Голынец - Иван Яковлевич Билибин (Статьи • Письма • Воспоминания о художнике)

Смене политических вех Билибина предшествовало много фактов аморального и жестокого поведения столпов эмиграции. Иван Яковлевич все более и более разуверялся в убогой и несбыточной идее какой-либо реставрации прежнего строя в России. Не бедность пугала его, не голод, а одиночество и боязнь полной потери Родины. Ведь прежде он любил свою Родину не за ее режим, не за обеспеченность, которой она одарила его: он любил беззаветно и бескорыстно родную русскую землю, так как с ней связано все его творчество, в ней рождены все воспетые им богатыри, вся воспетая им сказочная и былинная старина. И тоска по своей родной земле усиливалась с постепенным отходом от эмиграции, с растущим отвращением к ней.

Однажды мы с женой, подработав изрядную (по нашим масштабам) сумму, решили сделать Ивану Яковлевичу сюрприз: преподнесли ему большую Galette de Rois ("Царскую лепешку"). На седьмой день Рождества у французов (как и вообще во всей католической Европе) был обычай подавать к столу эту "лепешку", слоеный круглый и плоский пирог с миндальной начинкой, в которой была спрятана какая-либо фарфоровая фигурка: боб, рыба или младенец. Галету резали от центра на равные части по числу участников пиршества. Кому попадалась фигурка, тому надевали золотую или серебряную бумажную корону и объявляли его королем пирушки (в Голландии — "король бобов"). Пирушку у нас заменило скромное чаепитие. Однако я уже давно не видел Ивана Яковлевича столь довольным, сияющим и радующимся по-детски искренне, что ему попался младенец (новая жизнь) и что мы надели на его голову бумажную золотую корону. Вряд ли кто из существующих еще тогда монархов носил свою корону с такой неподдельной радостью, как Иван Яковлевич Билибин.

Вскоре я встретил его на улице Ренн, в районе Монпарнаса. Он шел вдоль стен серых домов с унылым, тоскливым видом. В руке у него был пучок укропу, и он помахивал им как бы в такт своим мыслям. Перейдя на сторону улицы, по которой брел Иван Яковлевич, я окликнул его. Он не сразу очнулся от своих мыслей. Остановился и посмотрел еще не видящими меня глазами и только через несколько секунд воскликнул: "А, в-вот т-так встреч-ча!" — и принялся меня отчитывать за долгое отсутствие. Он сетовал, что я совсем, видно, забыл его, не хочу якобы видеть его в "декадансе". Я стал было оправдываться и рассказывать о тех затруднениях, какие мне приходится переживать как советскому гражданину, и так увлекся, что вдруг сам для себя неожиданно обратился к нему: "Знаешь, Валя! .." Он даже остановился и спросил, гладя свою бороду: "P-разве я по-похож на в-вашу Ва-валю?" Засмеялся и сказал, что теперь он видит, как потрепала меня жизнь: его, бородатого мужчину, я спутал со своей супругой. Все мои прегрешения были отпущены, и мы расстались на углу бульвара Монпарнас, договорившись в самые ближайшие дни встретиться у него, на улице Буассонад.

Затем долгая пауза в наших свиданиях. На одной из уличек Монпарнаса (это было в 1935 году) мы лицом к лицу повстречались с Александрой Васильевной Щекатихиной. Она бросилась к нам навстречу и воскликнула: "Мы делаем шаги!" Сначала я не мог ничего понять. Но, задав ей несколько вопросов (какие шаги? куда шаги? зачем шаги?), я узнал, что Иван Яковлевич уже без пяти минут советский гражданин. Александра Васильевна потащила нас к себе. Иван Яковлевич встретил нас более чем радостно и сразу принялся рассказывать обо всем своем путешествии к преддверию Родины — в полпредство. Его познакомили с новым нашим послом во Франции, профессором Потемкиным, культурнейшим человеком, который вместе со своей супругой Марией Исаевной принял участие в судьбе Ивана Яковлевича, помог ему и материально и морально. Теперь он ходит запросто на чай к Потемкиным, сделавшимся его друзьями. Я рад был за Ивана Яковлевича несказанно! Он тут же показал мне начатое им большое панно "Микула Селянинович", официальный заказ полпредства СССР. По этой работе я увидел, что Иван Яковлевич боится, теряется, неуверен в себе, так как он отвык за эти годы несчастий от своей уверенной композиции и четкого рисунка. Ничего не говоря о деталях этого панно, я дал ему дружеский совет: вообразить себя сидящим в своем ателье на Греческом проспекте и, проснувшись от кошмарного сна, с радостью взяться за работу, чувствуя прекрасную действительность. По-моему, Иван Яковлевич принял во внимание мой шутливый совет, так как я видел потом в полпредстве это панно, и, по-моему, оно было исполнено уверенной рукой мастера.