Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Подавленные и нѣсколько растерянные, мы вышли изъ этой заново отвоеванной лѣсомъ деревни... Метрахъ въ ста отъ нея подымался гранитный обрывъ хребта, на который намъ предстояло взбираться. Пошли вдоль обрыва въ поискахъ наиболѣе подходящаго мѣста для подъема. У подножья обрыва стлались каменныя розсыпи, на которыхъ даже травка не росла — только чахлый карельскій мохъ покрывалъ камни своимъ сѣро-зеленымъ узоромъ. Юра шелъ впереди. Какъ-то неожиданно онъ сталъ, какъ вкопанный, и тихо выругался. У подножья обрыва лежала куча костей, среди которыхъ скалили свои зубы восемь человѣческихъ череповъ.

— А вотъ тебѣ и слѣды отъ пуль, — сказалъ Юра.

На высотѣ человѣческой головы въ скалѣ было около десятка глубокихъ щербинъ... Картина раскулаченной карельской деревушки получила свой заключительный штрихъ... Мы обошли груду костей и молча двинулись дальше. Часа черезъ два ходьбы Юра сказалъ:

— Давно уже нужно было драпануть...

— Давно уже и пробуемъ...

Юра передернулъ плечами...

___

Границу мы, повидимому, перешли яснымъ августовскимъ утромъ. Довольно высокій хребетъ обрывался на сѣверѣ крутымъ спускомъ къ озеру, по гребню хребта шла, довольно основательно протоптанная тропинка. Натолкнувшись на нее, мы быстро свернули въ кусты. Въ концѣ тропинки Юра успѣлъ замѣтить массивный каменный столбъ; я этого столба не замѣтилъ. Внизу, на западъ отъ хребта, разстилалось поросшее мелкимъ кустарникомъ болотце, и по болотцу протекала обычная рѣчушка, въ плывучихъ берегахъ, метровъ восемь ширины. Принимая во вниманіе наличіе тропинки и, вѣроятно, пограничныхъ патрулей, нужно было дѣйствовать стремительно и быстро. Я почти на ходу раздѣлся, переплылъ; Юра сталъ перекидывать наши вещи, завернулъ мои сапоги въ рубаху и брюки и во что-то еще и этакимъ дискоболомъ метнулъ этотъ узелокъ ко мнѣ. Свертокъ на лету раскрылся парашютомъ, и все содержимое его плюхнулось въ воду. Все, кромѣ сапогъ, мы успѣли вытащить. Сапоги пошли ко дну. Ругался я сильно. Хорошо еще, что были запасные футбольные ботинки...

Откуда-то съ юга, съ вершины гребня, хлопнулъ выстрѣлъ, и мы, недоодѣвшись и недоругавшись, въ полуголомъ видѣ бросились по болоту на западъ. Хлопнуло еще два выстрѣла, но лѣсистый берегъ былъ близко, и мы кинулись въ чащу. Тамъ закончили нашъ туалетъ, сообразили, что преслѣдованіе можетъ быть не такъ скоро, и пошли дальше, опять перемазывая подошвы нашими снадобьями.

Никакого преслѣдованія мы не замѣтили — вѣроятно, мы уже были по буржуазную сторону границы.

Часа черезъ три ходьбы я замѣтилъ въ травѣ кусокъ какой-то рыжей бумаги. Поднялъ. Бумага оказалась кулькомъ — двойнымъ кулькомъ изъ крѣпкой проклеенной бумаги, какой въ совѣтской Россіи и въ заводѣ нѣтъ. Кулекъ былъ подвергнуть изслѣдованію по методу Шерлока Хольмса. Изъ него были извлечены крошки бѣлаго хлѣба — явственно буржуазнаго. Края кулька были когда-то склеены полоской бѣлой бумаги. На кулькѣ виднѣлся слѣдъ когда-то перевязывавшаго его шпагата — въ буржуазномъ происхожденіи этого кулька не было никакого сомнѣнія.

Юра торжественно поднялся, торжественно облапилъ меня, и такъ мы стояли, тыкая другъ въ друга кулаками, и говорили всякія хорошія слова, непереводимыя ни на какой языкъ въ мірѣ. Когда всѣ слова были сказаны, Юра снялъ свой рваный шлемъ, сдѣланный по образцу красноармейскаго изъ куска стараго одѣяла, и, несмотря на все свое свободомысліе, широко перекрестился.

Однако, я не былъ вполнѣ увѣренъ, что мы уже на финской территоріи. Кулекъ могъ быть брошенъ какимъ-нибудь контрабандистомъ, какимъ-нибудь тихимъ идіотикомъ изъ финскихъ коммунистовъ, стремившимся въ соціалистическій рай, наконецъ, просто пограничникомъ: у нихъ, кто ихъ знаетъ, какія отношенія со всякимъ пограничнымъ народомъ.

Наконецъ, я зналъ и такіе случаи, когда бѣглецы изъ лагеря захватывались пограничниками и на финской территоріи — съ международнымъ правомъ "товарищи" не очень стѣсняются...

Вечеромъ мы расположились на ночлегъ на какой-то горѣ. Погода все портилась. Рѣзкій вѣтеръ шумѣлъ соснами, моросилъ мелкій, холодный дождь. Юра устраивалъ какое-то логово подъ мохнатыми вѣтвями елей, я спустился внизъ добыть воды. Внизу разстилалось озеро, задернутое пеленой дождя, на противоположномъ берегу озера, нѣсколько наискосокъ отъ меня, виднѣлось какое-то большое строеніе. Больше ничего нельзя было разобрать!

Дождь усиливался. Вѣтеръ превращался въ бурю. Мы дрогли всю ночь. На утро спустились къ озеру. Погода прояснилась. Строеніе на той сторонѣ было видно довольно ясно: что-то вродѣ огромной избы съ какими-то пристройками и съ открытой настежь дверью. Мы прошли полверсты къ сѣверу, усѣлись въ кустахъ прямо противъ этого строенія и стали выжидать. Никакого движенія. Дверь оставалась открытой, въ ея черной дырѣ не появлялся никто. Рѣшили идти къ строенію.