Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Послѣ обѣда мы съ часъ отдохнули. Дѣвочка за это время куда-то исчезла. Долго жали руку хозяйкѣ и двинулись на пограничный пунктъ. По дорогѣ мужичекъ объяснялъ намъ систему и результаты своего хозяйства: съ нечеловѣческимъ трудомъ расчищенная въ лѣсу полянка подъ крохотное поле и огородъ, невода на озерѣ, зимой лѣсныя работы... "А сколько платятъ за лѣсныя работы?" — "Да 1200-1500 марокъ въ мѣсяцъ"... Я уже послѣ подсчиталъ: финская марка по ея покупательной способности чуть больше совѣтскаго рубля — значитъ, въ среднемъ полторы тысячи рублей... Да... А по ту сторону такой же мужичекъ получаетъ тридцать пять... Гдѣ же тутъ буржуазной Финляндіи конкурировать съ пролетарскимъ лѣснымъ экспортомъ?

Мужичекъ былъ правъ: безъ него мы бы къ пограничному пункту не добрались. Тропинка развѣтвлялась, путалась между болотъ, извивалась между каменными грядами, пропадала на розсыпяхъ булыжниковъ. На полдорогѣ изъ-за кустовъ выскочилъ огромный песъ и сразу кинулся къ Юринымъ штанамъ. Юра стремительно отскочилъ въ сторону, защищаясь своей палкой, а я своей уже совсѣмъ собрался было перешибить псу позвоночникъ, когда изъ-за поворота тропинки послышались какіе-то голоса и выбѣжали два финскихъ пограничника: одинъ маленькій голубоглазый и необычайно подвижной, другой постарше, посерьезнѣе и потемнѣе. Они отогнали пса и стали о чемъ-то говорить съ мужичкомъ. Мужичекъ спросилъ, есть ли у насъ оружіе. Мы показали на наши ножи. Маленькій пограничникъ сдѣлалъ видъ, что ему полагается насъ обыскать — похлопалъ Юру по карману и этимъ и удовлетворился...

Не нужно было быть великимъ психологомъ, чтобы понять — оба парня чрезвычайно довольны встрѣчей съ нами: это, во-первыхъ, великое событіе въ ихъ, вѣроятно, не очень разнообразной жизни и, во вторыхъ, нѣкая сенсація. Маленькій все время что-то болталъ съ мужичкомъ, потомъ завелъ съ Юрой оживленный разговоръ, состоявшій изъ жестовъ, междометій и попытокъ выразить мимикой лица такія, напримѣръ, вещи, какъ міровая революція. Не знаю, что понялъ пограничникъ. Юра не понялъ ничего.

Такъ, болтая и кое-какъ объясняясь при помощи мужичка, мы подошли къ неширокому озеру, на другой сторонѣ котораго виднѣлось большое деревянное зданіе. Переправились на лодкѣ черезъ озеро. Зданіе оказалось пограничной заставой. Насъ встрѣтилъ начальникъ заставы — такой же маленькій благодушный и спокойный финнъ, какъ нашъ мужичекъ. Степенно пожалъ намъ руки. Мы вошли въ просторную чистую комнату — казарму пограничниковъ. Здѣсь стояла дюжина коекъ и у стѣны — стойка съ винтовками...

Мы сняли наши рюкзаки. Начальникъ заставы протянулъ намъ коробку съ финскими папиросами. Закурили, усѣлись у стола передъ окномъ. Мужичекъ о чемъ-то вдумчиво докладывалъ, начальникъ такъ же вдумчиво и сочувственно кивалъ головой. Пограничники стояли около и о чемъ-то многозначительно перемигивались. Откуда-то вышла и стала въ рамкѣ двери какая-то женщина, по всѣмъ внѣшнимъ признакамъ жена начальника заставы. Какія-то льняныя, бѣлобрысыя дѣтишки выглядывали изъ-за косяковъ.

Разговоръ клеился очень плохо. Нашъ мужичекъ исчерпалъ свой весьма немноготомный запасъ русскихъ словъ, мнѣ говорить просто не хотѣлось... Вотъ вѣдь, мечталъ объ этомъ днѣ — первомъ днѣ на волѣ — лѣтъ пятнадцать-семнадцать планировалъ, добивался, ставилъ свою, и не свою голову на попа — а сейчасъ, когда, наконецъ, добился, просто какая-то растерянность...

Женщина исчезла. Потомъ снова появилась и что-то сказала. Начальникъ заставы всталъ и жестомъ, не лишеннымъ нѣкоторой церемонности, пригласилъ насъ въ сосѣднюю комнату. Это была чистенькая, словно по всѣмъ угламъ вылизанная, комнатка, посерединѣ стоялъ столъ, накрытый бѣлоснѣжной скатертью, на столѣ стояли чашки и дымился кофейникъ... Такъ, значитъ, "приглашены на чашку кофе". Не ожидалъ.

Мы были такими грязными, опухшими, оборванными, что было какъ-то неловко сидѣть за этимъ нехитрымъ столомъ, который мнѣ, послѣ свиной жизни лагеря, казался чѣмъ-то въ высокой степени великосвѣтскимъ. Какъ-то было неловко накладывать въ чашку не свой сахаръ. Неловко было смотрѣть въ глаза этой женщины, которой я никогда не видалъ и, вѣроятно, никогда больше не увижу и которая съ такимъ чисто женскимъ инстинктомъ старалась насъ накормить и напоить, хотя мы послѣ обѣда у нашего мужичка и такъ были сыты до отвала.

Посидѣли, вродѣ какъ поговорили. Я почувствовалъ какую-то смертельную усталость — реакція послѣ напряженія этихъ лѣтъ и этихъ дней. Поднялся. Вышли въ комнату пограничниковъ. Тамъ на зеркально натертомъ полу былъ разостланъ какой-то коверъ, на коврѣ лежали двѣ постели: для меня и для Юры. Настоящія постели, человѣческія, а мы уже годъ спали, Богъ его знаетъ, на чемъ. Юра бокомъ посмотрѣлъ на эти постели и сказалъ: "простыни, чортъ его дери!.."