Александр Колотов - Из рукописей моей матери Анастасии Николаевны Колотовой. Книга 2

Думается, что мне особенно будет необходимо это, потому что не теряю надежды на возможность писать. Только бы восстановилось здоровье, только бы не сломаться снова. Выстоять, выжить и доказать свою правоту.

Целых полтора месяца я не могла звонить К.А., силой заставляла себя хоть изредка бывать у них, чтобы ни они, ни мои домашние не заметили той бури, что царила в душе. К.А. конечно заметила перемену моего отношения к ним, но, ни о чем не спрашивала, видимо чувствовала, что не надо этого делать. Она по-прежнему приходила ко мне со своими новостями и заботами, я приветливо встречала её, но прежнего тепла к ней уже не было. Горькие слова упрёка рождались в душе:

«Это от вас он перенял привычку закрываться от людей, обманывать их и скрывать от них своё истинное к ним отношение, от вас унаследовал стремление стоять над людьми», — думалось мне постоянно.

Постоянно всплывало в памяти его неприветливое, полное страха и растерянности лицо, как будто перед ним вдруг появилось страшное приведение.

«За что такой приём? За то, что мне всегда хотелось сделать что-то хорошее для его родных, если уж нельзя было сделать для него самого, за то, что мы, чем могли, старались помочь им, за то, что тёплое чувство к ним за него жило во мне? За это считаете меня человеком, недостойным доброго отношения? За это наказывать неприязнью? Нет, нет, я случайно попала в этот чуждый мне мир с чуждыми мне идеями и взглядами и должна совсем порвать с ним, уйти от людей, населяющих его», — твёрдо решила я.

Вместе с сыном отвергла я тех, кто его воспитал. Навсегда хоронила в душе всё, что ещё связывала меня с ним. Хоронила жалкие остатки некогда величественного и прекрасного здания, которое носило высокое звание — любовь.

Несколько дней спустя после отъезда внуков, гостивших у К.А., она пришла ко мне, пришла такая печальная.

— Что-то я совсем заскучала после их отъезда, — пожаловалась она мне.

И острое чувство жалости уже не к матери любимого когда-то мной человека, а к старой покинутой женщине шевельнулось в душе. Уже не мать человека, сломавшего душу, убившего в ней всё самое чистое, высокое и радостное, а просто человек со своим горем был рядом со мной. Была мать, отдавшая всё своим детям, которые теперь, занятые своими делами, не торопились ни навестить её, не утешить хотя бы письмом.

«Ей ещё горше будет, если я отвернусь от неё, — подумалось мне. — Забудь всё прошлое и прими её как старого человека, очень нуждающегося в добром слове, во внимании и заботе. Сумей победить в себе родившуюся неприязнь ради того, чтобы ей жилось чуточку легче».

В их квартире снова раздался мой телефонный звонок.

Вспомнились слова Александры Коллонтай, замечательной русской женщины, государственного деятеля:

«Самые страшные раны — это разбитые иллюзии, к которым примешивается горечь оскорбленного самолюбия. Когда сама во время «отходишь», спасаешь себя от горечи, обиды и можешь идти с гордо поднятой головой, — это больно, это жестоко, это до сумасшествия мучительно, но все, же это легче, чем остаться с протянутыми руками, когда другой уходит от тебя».

Судьбе угодно было провести меня через такое испытание, нанести мне такую рану. Но не жалкой развалиной, а гордым человеком, умеющим побеждать себя, ухожу от старого, ухожу с твёрдым решением снова бороться, закалять себя в поражениях, наслаждаться победой, чтобы снова испытать взлёт души. Не беда, если он будет последним. В конце концов, не так уж важно, сколько лет человек прожил, важно то, как прожил.

Всё снова и снова встаёт перед мысленным взором онемевшая при виде меня растерянная фигура под портретом В.И. Ленина. Он и Ленин…. Два совершенно противоположенных по своим убеждениям, по своей жизни, по отношению к людям человека. Просто какая-то нелепость видеть его под портретом Ильича, как нелепо видеть пятилетнего мальчика, натянувшего на себя китель отца с медалями на нём, в котором он хотел бы солиднее выглядеть.

Пусть не совсем удачно сложилась моя судьба, но я счастлива тем, что дала она мне величайшую радость — познать наслаждение полётом души, которого ты, сидящий под портретом Ленина, никогда не узнаешь и никогда не поймёшь.

«Рождённый ползать летать не может».

Скоро наступит конец тебе, старый мир, рождающий ползающих, и восторжествует новый, где будет высоко устремляться в полёт человеческая мысль и, воплощенная в деяниях человека, украсит жизнь. И не будет на земле места отчаянию и боли, а человек научится всего себя отдавать торжеству общего дела, борьбе за победу над силами зла и разрушения, откуда бы они ни исходили.