Евмен Доломан - На безымянной высоте

К фольварку мы пробирались ночью, когда все вокруг окутала такая густая тьма, что невозможно было рассмотреть, куда мы попали.

Занимали оборону, полагаясь на интуицию, точнее — наугад, как сказал об этом Николай Губа, ковыряя лопатой сухую и твердую, как кость, землю. Возились мы, устраивали себе окопчики, весь остаток ночи. А с наступлением рассвета прибежал старший лейтенант Байрачный. Окинув глазом то, что мы сделали, он сказал:

— Не годится! Нам необходимо контролировать шоссе, а разве отсюда достанешь прицельным огнем? Чертовщина какая-то, а не оборона. Да, мы в ночной тьме не рассмотрелись, не сориентировались. Жаль… — Немного помолчал — видно, что-то лихорадочно обдумывал — и потом скомандовал: — Вынести линию окопов на полторы сотни метров вперед, ближе к дороге. Тогда фольварк с его сооружениями станет нашей опорной базой, нашим тылом… — Черный, как жук, Байрачный крутнулся на одной ноге и подался на левый фланг. На какую-то минуту остановился и крикнул: — Командиров взводов и их помощников — ко мне! — и пошел быстро дальше, оставляя на росной траве след.

Мы догнали его только возле полевой дороги, которая опоясывала фольварк с северной стороны. Присев на корточки, ротный и нас приглашает к себе.

— Так вот, товарищи командиры, этот проселок, что перед нами, и эту дорогу, — он показал рукой на восток, — которая пролегла на Самбор, мы должны контролировать! Не пропустить по ним ни одного танка, ни одной автомашины, ни одного солдата. Ясно? — Отбросив планшет за спину, ротный уже совсем тихо, как будто речь шла о какой-то тайне, промолвил: — Чтобы выполнить эту задачу, нужно как можно глубже зарыться в землю, оборудовать укрытия для танков. Лишь при таких условиях мы сможем продержаться…

— Неужели они будут лезть именно сюда? — выдает свое юношеское любопытство еще не обстрелянный младший лейтенант Погосян.

В черных выразительных глазах Байрачного затеплилась улыбка, но сразу же и погасла.

— Танки противника, которые находятся в Хлопчинцах, будут отступать, когда на них нажмут наши войска. Будут! И отступать на запад или юго-запад. Лесами же они не пойдут, потому что тогда пришлось бы им переправляться через Днестр. А там танки навряд ли пройдут… Вот они и рванут по шоссе на Самбор, чтобы ударить по нашей бригаде с тыла… Пойдут по этой дороге, — он кивнул головой в ту сторону, где едва виднелся из-за молодого сосняка профиль широкой дороги. — А если они надумают отходить в Польшу, тогда полезут сюда, — показал глазами на проселок, возле которого мы притаились. — Так или иначе, а фольварка им не миновать, значит, мы должны перекрыть путь, должны принять бой на себя. — И Байрачный какое-то мгновение стоял молча, черные густые брови сбежались к переносице: наверное, что-то обдумывал, напряженно, сосредоточенно. Потом вскинул их вверх: — Отступать же рота не имеет права… Собственно, нам и не нужно искать путей для отступления. Ведь мы сюда пришли, чтобы занять дорогу. Отход от нее — это уже проигранный бой… А командир, если по его вине проигран бой, пускает себе пулю в лоб. — Обвел присутствующих острым взглядом. И замолк. Мы тоже молчали. Наверное, в эту минуту каждый взвешивал: настоящий он командир или нет. Ротный, будто заметив на наших лицах тень сомнений, горько улыбнулся.

Как-то Байрачный сказал, что фразу о «настоящем командире» он услышал давно, еще в сорок первом, от одного светловолосого красноармейца-усача. По какому случаю тот бросил ее, уже не вспомнить. Но она запомнилась навсегда, потому что в ней — суровая и требовательная оценка действий командира, которому вверены десяток или десятки тысяч человеческих судеб, человеческих жизней.

Пока был простым пехотинцем, пока учился на офицерских курсах, как-то это определение настоящего командира не приходило в голову. Даже уже командуя взводом, о нем не вспоминал, потому что не было случая, чтобы его подразделение самостоятельно — без роты, без батальона — выполняло какое-нибудь боевое задание. А значит, и ответственность за результаты боевой операции, за жизнь подчиненных падала на него частично, потому что были еще и командир роты, и комбат. Ныне же положение изменилось.

— Если применить это строгое определение настоящего командира, — сказал Байрачный, — например, к Наполеону, то выходит, что он был просто трус. Потому что после позорного поражения в России ничего уже не оставалось как покончить с собой — и все. Выходит, не хватило у корсиканца личной храбрости. Наверное, талант полководца и личная храбрость не всегда совместимы, далеко не всегда…