Пётр Вершигора - Люди с чистой совестью

Проходили минуты. Мы слушали странные шумы боя восьмой. Начинали привыкать.

— Только один раз ударил немецкий миномет. Значит, враг застигнут врасплох, — словно выпытывал у карты Базыма.

— Но в центре, в центре, черт возьми? Ведь камень Довбуша — это ключ дорог. Не может быть, чтобы немцы его не оседлали. Что же случилось? — спрашивал у нас Горкунов.

Молчал камень Довбуша.

К нашему случайному, но очень удобному НП подошли Ковпак, Руднев, Панин. Не маскируясь, группа командиров вышла на поляну.

Вечерело. Далеко справа, в промежутках между выстрелами, которые становились все реже, доносилось далекое журчание моторов.

— Маскироваться! Команду по колонне! Маскироваться! — отчеканил Руднев.

Все подняли головы к небу. Из–за какой горы зайдут на нас немецкие самолеты? Но они не показывались. Шум моторов слышался низко, как из–под земли.

— Шось не то, не то… — говорит Ковпак.

К нам подошел гуцул.

— Авто гудуть, господин товарищ.

— Новая морока. Откуда они тут в этой богом проклятой земле? — спросил Ковпак.

— Из Яремчи.

Теперь уже всем было ясно, что из Яремчи. Отчетливо слышался рев моторов. Автомашины, а может, и танки двинулись в горы. Откуда так некстати появилось на нашем пути шоссе?

— На карте никакого шоссе нет, — разводил руками Базыма.

— А карта у тебя какого года? — спросил Руднев.

— Девяносто восьмого.

— Чудак старый. Так тут же война с четырнадцатого по семнадцатый шла. По каким–то дорогам патроны, снаряды и солдатскую крупу возить надо было?

— Верно, пане товарищу. В шестнадцатом году мы сами этот гостинец строили.

— Какой гостинец?

У Франко слово «гостинец» означает: мощеная дорога — шоссе. Но сейчас, кажется, этот гуцульский «гостинец» может стоить нам жизни.

— А камень Довбуша молчит, — сокрушенно говорил Горкунов.

— В одном наше спасение — уже вечереет, — успокаивал его Базыма.

Мы обсуждали положение.

Все столпились вокруг единственной карты 1898 года.

— За царя Тымка, когда земля была тонка, — твоя карта… — мрачно пошутил Ковпак.

Длинная очередь на полдиске разрывными прижала нас к земле. Но враг нервничал, и взятые с превышением пули срубили только около десятка веток… Да одна сшибла шапку с головы Ковпака. Сидя в яме, куда затащил его Панин, дед молча и виновато потирал лысину, выслушивая выговор по партийной линии. Тихий и дельный секретарь парторганизации вдруг пришел в ярость. Он кричал на командира:

— Я в порядке партийной дисциплины вам предлагаю… Это что за мальчишеская лихость со стороны командиров. Я на бюро…

— Ладно, ладно, — успокаивал его Руднев. — Никто ж не знал, что он так близко подберется. Не зацепила?

— Та не. Шкуру обожгла, — и Ковпак опять крепко потер лысину.

Темнело в горах быстро. Проходящая невдалеке колонна забирала все больше и больше вправо.

— Кто там ведет? — уже озабоченно спросил Руднев.

— Войцехович и Аксенов, — ответил Базыма.

— А проводники есть у них? — задал вопрос Ковпак.

Выяснилось, что колонна ушла без проводника. Маскируясь от залетавших со стороны Горланова пуль, не участвующие в бою люди забирали все больше вправо.

— Надо выходить, пока хоть что–нибудь видно на перекрестке, — сказал Ковпак.

Послав связного к Бакрадзе и Горланову, мы двинулись по тропе, уже не опасаясь немцев. К камню Довбуша вышли в совершенную темень, почти на ощупь.

— Фашисты прозевали, — устало говорил Руднев. — Замысел у них был правильный — с двух сторон сомкнуть кольцо. С Яремчи — танками, а с Зеленой — пехотой и артиллерией.

— Но выполнить не удалось, товарищ комиссар, — весело откликнулся Володя Лапин.

— Теперь надо путь держать на эту привлекательную гору впереди нас. Ту, что днем видели.

— Это где стада днем паслись?

— Эге ж. Гуцул ее звал Сэнэчка.

Разведчики уже прозвали ее ласково «Синичка». Ох, гора Синичка. Что–то милое, заманчивое есть в твоем имени. Может быть, потому, что южный склон, обращенный к нам, не крутой, а пологий. И весь в полонинах. На них так живописно были рассыпаны днем пасущиеся отары. На самой большой полонине все видели пастушечью колыбу. В промежутках между бомбежками и боем можно было заметить, куда гнали свои стада на водопой гуцульские ватаги.

— В этой тьме не только колыбу, носа собственного не увидишь, — ворчал Горкунов.

— В долине еще темнее, Федя. Остановка. Будем ждать колонну.

Через несколько минут уже раздавался храп. Люди улеглись вокруг скалы Довбуша и сразу уснули. Теперь, чтобы продолжать движение, нужно будет полчаса ходить вдоль колонны, гонять связных и командиров, взывать к партийной совести парторгов. Иначе не поднять смертельно уставших людей.